Двухтомник, посвященный историку авангарда Василию Ракитину, читать интересно: собственные его тексты не устарели, а воспоминания о нем написаны с любовью

Первый том книги «Ракитин. Тексты. Тексты о Ракитине», где собраны статьи искусствоведа Василия Ракитина (1939–2017), толстый, 500-страничный. Второй — с воспоминаниями о нем родственников, друзей, коллег и друзей-коллег — состоит из полусотни страниц плюс библиография. Воспоминания хочется прочитать вслед за статьями, потому что тексты Ракитина настолько естественны и коммуникативны, что тянет продолжить общение с ним. В основном воспоминания эти биографические — о встречах, о семье, об общей молодости или эмиграции. Лишь в нескольких из них говорится о нем не только как об обаятельнейшем и отзывчивом человеке с феноменальной памятью, но и как об авторе текстов, собранных в первом томе.

«Работы Ракитина, посвященные художникам авангарда и модернизма, полны каким-то особым чувством: и сопереживания им, и со-проживания с ними их жизней» (Ильдар Галеев). «У Васи были свои взаимоотношения с произведениями авангарда. Он как-то с ними свыкся, сросся. У него было какое-то радушие старожила, показывающего гостям достопримечательности территории своего жития» (Александр Боровский). Фотограф Игорь Пальмин вспоминает, что в разговоре со свидетелем событий 1920-х годов Ракитин мог поправить рассказчика — «как равноправный очевидец минувшего». Искусствовед Андрей Сарабьянов во вступительной статье называет манеру Ракитина эссеистической, считая, что тот возродил стиль Абрама Эфроса и Александра Бенуа.

Только последние писали о своих современниках, а Ракитин — о Михаиле Врубеле, Александре Древине, Эль Лисицком, Казимире Малевиче, Кузьме Петрове-Водкине, Ольге Розановой и Владимире Татлине, которых не знал лично, но будто свидетельствовал. «Лето в Тифлисе жаркое, изнурительное. Все, у кого есть возможность, уезжают в горы. Однако каникулы есть каникулы. И летом 1912 года студент Академии художеств Кирилл Зданевич вместе со своим приятелем Михаилом Ле-Дантю приехал домой в Тифлис». За беллетристическим зачином идет, однако, чистое искусствоведение. В статье рассказано не только об открытии Нико Пиросманишвили и его постепенном признании национальным достоянием Грузии, но и о важности примитивов для Михаила Ларионова — как «полемического материала, как искусства, не похожего на общепринятое».

Ракитин коротко и просто формулировал важные вещи. «Авангард был выброшен в общественную жизнь на гребне волны революции 1917 года. Своевольная художественная богема оказалась определяющим фактором в художественной ситуации, наиболее жизнеспособным. Но жажда жизни не тождественна приспособлению». И дальше в статье «Через…»: «В самой идее универсального искусства авангарда есть абсолютно философские претензии и своеобразно деформированное русское мессианство типа „красота спасет мир“». Этот текст был опубликован в 1978–1979 годах сначала в самиздатовском, а потом в тамиздатовском альманахе «Метрополь». Однако с интересом читается и сегодня, когда вышло немало прекрасных статей и исследований на ту же тему.

Ракитин писал и о своих современниках, художниках советского неофициального искусства — Илье Кабакове, Викторе Пивоварове, Оскаре Рабине, Эдуарде Штейнберге, Владимире Яковлеве и других, с одинаковой интонацией что в те времена, когда они были под запретом, что в годы их прославления и триумфа. Спокойно и независимо ни от цензуры, ни от конъюнктуры. Он оставался верен себе и своим героям. Только одно воспоминание — жены Елены Ракитиной — дает понять, насколько нелегко ему было и в советской стране, и в эмиграции оставаться независимым и честным.

Ольга Кабанова, TANR, 13 марта 2020