Думаю, что именно здесь будет кстати уделить несколько особых слов Павлу Филонову, одному из художников, писавших декорации для трагедии В. Маяковского. В жизни Филонова, как в фокусе, отразился тогдашний быт новаторов искусства.
Филонов — из рода великанов — ростом и сложением как Маяковский. Весь ушёл в живопись. Чтобы не отвлекаться и не размениваться на халтуру, он завёл ещё в 1910–13 гг. строжайший режим. Получая от родственников 30 руб. в месяц, Филонов на них снимал комнату, жил и ещё урывал на холсты и краски. А жил он так:
— Вот уже два года я питаюсь одним чёрным хлебом и чаем с клюквенным соком. И ничего, живу, здоров, видите, — даже румяный. Но только чувствую, что в голове у меня что-то ссыхается. Если бы мне дали жирного мяса вволю, — я ел бы без конца. И ещё хочется вина — выпил бы ведро!
— …Я обошёл всю Европу пешком: денег не было — зарабатывал по дороге как чернорабочий. Там тоже кормили хлебом, но бывали ещё сыр, вино, а главное — фруктов сколько хочешь. Ими-то я и питался…
— …Был я ещё в Иерусалиме, тоже голодал, спал на мраморных плитах церковной паперти, — за всю ночь я никак не мог согреть их…
Так мне рассказывал о своей жизни сам Филонов.
Лето 1914 г. я жил под Питером, на даче в Шувалове. Там же жил Филонов.
Однажды у меня было деловое свидание с ним и с М. Матюшиным. Собрались на моей квартире в обеденное время. Угощаю всех. Филонов грозно курит трубку и не прикасается к дымящимся кушаниям.
— Почему вы не едите?
— А зачем мне есть? Этим я всё равно на год не наемся, а только собьюсь с режима!
Так и не стал есть! Стыл суп, поджаренные в масле и сухарях, бесцельно румянились рыбки…
Работал Филонов так: когда, например, начал писать декорации для трагедии Маяковского (два задника), то засел, как в крепость, в специальную декоративную мастерскую, не выходил оттуда двое суток, не спал, ничего не ел, а только курил трубку.
В сущности, писал он не декорации, а две огромные, во всю величину сцены, виртуозно и тщательно сделанные картины. Особенно мне запомнилась одна: тревожный, яркий городской порт с многочисленными тщательно написанными лодками, людьми на берегу и дальше — сотней городских зданий, из которых каждое было выписано до последнего окошка.21
Другой декоратор — Иосиф Школьник,22 писавший для пьесы Маяковского в той же мастерской, в помещении рядом с Филоновым, задумал было вступить с тем в соревнование, но после первой же ночи заснул под утро на собственной свеженаписанной декорации, а забытая керосиновая лампа коптила возле него вовсю.
Филонов ничего не замечал! Окончив работу, он вышел на улицу и, встретя кого-то в дверях, спросил:
— Скажите, что сейчас — день или ночь? Я ничего не соображаю.
Филонов всегда работал рьяно и усидчиво.
Помню, летом 1914 г. я как-то зашёл к нему “на дачу” — большой чердак. Там, среди пауков и пыли он жил и работал. Окном служила чердачная дверь. На мольберте стояло большое полотно — почти законченная картина «Семейство плотника».23 Старик с крайне напряжённым взглядом, с резкими морщинами, и миловидная, яйцевидноголовая молодая женщина с ребёнком на руках. В ребёнке поражала необыкновенно выгнутая ручонка. Казалось — вывихнута, а между тем как будто и совсем нормальна.24 (Писал всё это Филонов в натуральную величину, но без натуры.)
Больше всего заинтересовал меня на первом плане крупный петух больше натуральной величины, горевший всеми цветами зеленоватой радуги.
Я загляделся.
Зайдя на другой день к Филонову и взглянув на эту же картину, я был поражён: зелёно-радужный петух исчез, а вместо него — весь синий, но такой же красочный, торжественный, выписанный до последнего пёрышка.
Я был поражён.
Захожу дня через три — петух однообразно-медно-красный. Он был уже тусклее, грязнее.
Я обомлел.
— Что вы делаете? — обращаюсь к Филонову. — Ведь первый петух составил бы гордость и славу другого художника, например Сомова!25 Зачем вы погубили двух петухов? Можно было писать их каждый раз на новых холстах, тогда сохранились бы замечательные произведения!
Филонов, помолчав, кратко ответил:
— Да… каждая моя картина — кладбище, где погребено много картин! Да и холста не хватит…
Я был убит.
Филонов вообще — малоразговорчив, замкнут, чрезвычайно горд и нетерпелив (этим очень напоминал В. Хлебникова). К тем, чьи вещи ему не нравились, он относился крайне враждебно, — говоря об их работах, резко отчеканивал:
— Это я начисто отрицаю!26
Всякую половинчатость он презирал. Жил уединённо, однако очень сдружился с В. Хлебниковым. Помню, Филонов писал портрет “Велимира Грозного”, сделав ему на высоком лбу сильно выдающуюся, набухшую, как бы напряжённую мыслью жилу.
Судьба этого портрета мне, к сожалению, неизвестна.27
В те же годы28 Филонов сделал несколько иллюстраций для печатавшейся тогда книги В. Хлебникова «Изборник».29
Это удивительные рисунки, графические шедевры, но самое интересное в них — полное совпадение — тематическое и техническое — с произведениями и даже рисунками самого В. Хлебникова, что можно видеть из автографов последнего, опубликованных в «Литературной газете» от 29 июня 1932 г. Так же сходны с набросками В. Хлебникова и рисунки Филонова в его собственной книге «Пропевень о проросли мировой» (Пг., 1914 г.).30
Особенно характерна в этом отношении сцена перед стр. 9.
В лёте и прыге распластались чудовищные псы, все в чёрных и тревожных пятнах-кляксах. Рядом — охотник — “пещерный человек” — со злым, суженным глазом, короткоствольным ружьем (прототип обреза). Упругость линий и чёткость как бы случайных пятен, доведённые до предела.
Остальные рисунки этой книги сделаны в обычной его манере (соединение Пикассо со старой русской иконой, но всё это напряжено до судорог).
Рисунки настолько своеобразны, что послужили материалом для книги современного беллетриста. В своей повести «Художник неизвестен» В. Каверин так говорит о Филонове, бессознательно нащупывая пути к “одноглазию” Бурлюка:
Если нажать пальцем на яблоко глаза, — раздвоится всё, что он видит перед собой, и колеблющийся двойник отойдёт вниз, напоминая детство, когда сомнение в неоспоримой реальности мира уводило мысль в геометрическую сущность вещей.
Нажмите — и рисунки Филонова, на которых вы видите лица, пересеченные плоскостью, и одна часть темнее и меньше другой, а глаз, с высоко взлетевшей бровью, смотрит куда-то в угол, откуда его изгнала тушь, станут ясны для вас.
Таким наутро представился мне вечер в ТУМ’е. Каждое слово и движение как бы прятались за собственный двойник, который я видел сдвинутым зрением, сдвинутым ещё неизвестными мне самому страницами этой книги (стр. 55).31

Текст книги «Пропевень о проросли мировой» написан самим Филоновым. Эта драматизированная «Песнь о Ваньке Ключнике» и «Пропевень про красивую преставленницу». Написаны они ритмованной сдвиговой прозой (в духе рисунков автора) и сильно напоминают раннюю прозу В. Хлебникова.
Вот несколько строк из этой книги:

в кровь переливает струями гостя и бредит ложномясом…
евым едом въели опинается медым ясом…
Утопает молчалив утопатель…
Промозжит меч… полудитя рукопугое…
(стр. 15–17)32

Вообще, мрачного в тогдашних произведениях и в тогдашней жизни Филонова — хоть отбавляй.
Особенно запомнился мне такой случай. Филонов, долго молчавший, вдруг очнулся и стал говорить мне, будто рассуждая сам с собой:
— Вот видите, как я работаю. Не отвлекаясь в стороны, себя не жалея. От всегдашнего сильного напряжения воли я наполовину сжевал свои зубы.
Я вспомнил строку из его книги: А зубы съедены стройные.33
Пауза. Филонов продолжал:
— Но часто меня пугает такая мысль: “а может, это всё зря”? Может, где-нибудь в глубине России сидит человек с ещё более крепкими, дубовыми костями черепа и уже опередил меня? И всё, что я делаю, — не нужно?!
Я успокаивал его, ручался, что другого такого не сыщется. Но, видно, предчувствия не обманули Филонова: время было против него. Филонов — неприступная крепость — “в лоб” её взять было невозможно. Но новейшая стратегия знает иные приемы. Крепостей не берут, возле них оставляют заслон и обходят их. Так случилось с Филоновым. В наше время его — крепость станковизма — обошли. Его заслонили плакатами, фотомонтажом, конструкциями, и Филонова не видно и не слышно.
После войны34 я не встречался с Филоновым и мало знаю о его жизни и о его работах, но они мне рисуются именно таким образом: в его лице погибает необычайный и незаменимый мастер живописного эксперимента.35
Правда, я знаю, что в Ленинграде есть школа Филонова, что его среди живописцев очень ценят, но всё это в довольно узком кругу.36
Думаю, что только невысоким общим уровнем нашей живописной культуры можно объяснить неумение использовать такую огромную техническую силу, как Филонов. А между тем ещё в дореволюционное время загнанный в подполье и естественно развивший там некоторые черты недоверия, отрешённости от жизни, самодовлеющего мастерства, Филонов после Октября пытался выйти на большую живописную дорогу. Он тянулся к современной тематике (его большое полотно «Мировая революция» для Петросовета, фрески его школы «Гибель капитализма» для Дома печати в Ленинграде, портреты революционных деятелей, костюмы для «Ревизора» и пр.).37 Он тянулся к декоративным работам, к фрескам, к плакату, но поддержки со стороны художественных кругов не встретил. Может быть, здесь виновата отчасти всегдашняя непреклонность, “негибкость” Филонова, требующая особенно чуткого и внимательного отношения, в то время как всё складывалось, как нарочно, весьма для него неблагополучно.
В 1931 г. в «Русском музее» (Ленинград) должна была открыться выставка работ Филонова. (В течение последних 3–4 лет это уже не первая попытка!38) Были собраны почти все его работы, вплоть до конфектных этикеток, — около 300 названий! Две залы. Но тут долгая бюрократическая канитель — и выставка Филонова не была открыта, не была вынесена на суд советского зрителя!
Вот ещё последняя злостная деталь:
В 1931 г., встретившись с Ю. Тыняновым, я разговорился с ним о его последних работах. Тынянов признался:
— Меня сейчас очень интересует вопрос о фикциях. Их жизнь, судьба, отношение к действительности.
Мы обсуждали с Тыняновым его удивительную повесть «Подпоручик Киже» о фиктивной жизни, забивающей подлинную, и я заметил:
— Судьба вашей книги — тоже судьба этой описки, фикции.
— Как так?
— Да вот возьмём такую сторону её (литературной части я сознательно не коснулся) — рисунки в вашей книге сделаны, очевидно, учеником Филонова?
— Да.
— И учеником не из самых блестящих. Вот видите: подлинный Филонов пребывает в неизвестности, ему не дают иллюстрировать (или он сам не хочет?), а ученик его, очень бледный отсвет, живёт и даже как самая настоящая фикция пытается заменить подлинник!39
Кажется, Ю. Тынянов вместе со мной подивился странной судьбе Филонова, этого крупнейшего ультрасовременного живописца.40

Примечания

21 Цитируя этот отрывок из воспоминаний Кручёных, Джон Боулт считает, что „Кручёных, видевший этот спектакль, был особенно поражён декорациями Школьника к первому и второму действию, ошибочно приписывая их Филонову” (см.: Мислер Н., Боулт Д. Филонов. Аналитическое искусство. М: Советский художник, 1990. С. 64). С этим утверждением, однако, хочется поспорить, зная постоянную приверженность Кручёных к фактографической точности в выступлениях и воспоминаниях. К тому же, как нам кажется, стиль городских пейзажей Школьника этого периода вряд ли отличается „выписанностью до последнего окошка” (см. воспроизведение одного из эскизов декорации в: Маяковскому. С. 30). Вопрос остается открытым, поскольку эскизы Филонова не сохранились до нашего времени, что не помешало, однако, попыткам реконструировать сценографию спектакля по позднейшим копиям и зарисовкам с натуры непосредственно во время представления. Филонов работал над костюмами для всего спектакля и написал эскизы для пролога и эпилога, в то время как Школьник — для первого и второго действий спектакля (см.: Эткинд М. Союз молодёжи и его сценографические эксперименты // Советские художники театра и кино’ 79. М., 1981).
22 Иосиф Соломонович Школьник (1883–1926) — живописец и график, один из организаторов общества художников «Союз молодёжи» и его секретарь. В 1910-е гг. активно занимался сценографией, участвовал в оформлении революционных празднеств в 1917 г., в 1918 г. был избран заведующим театрально-декорационной секцией Коллегии по делам искусств Народного комиссариата просвещения (ИЗО Наркомпроса). Эскизы декораций Школьника к трагедии «Владимир Маяковский» ныне находятся в Русском музее и в Театральном музее в Петербурге, а также в собрании Никиты Лобанова-Ростовского. Репродукции эскизов Школьника см. в изданиях: Маяковскому. С. 30; Russia 1900–1930. L’Arte della Scena. Venezia, Ca’ Pesaro, 1990. P. 123; Theatre in Revolution. Russian Avant-Garde Stage Design 1913– 1935. San Francisco, California Palace of the Legion of Honor, 1991. P. 102.
23 Речь идет о картине, ныне хранящейся в Русском музее в Петербурге под названием «Крестьянская семья» («Святое семейство»), 1914. Холст, масло. 159×128 см.
24 В рукописном варианте: „реальна”.
25 В рукописном варианте далее следует: „работавшего в таких же тонах”.
26 Это характерное высказывание, отмеченное Кручёных, впрямую перекликается с фразой Филонова, брошенной им в письме к М.В. Матюшину (1914): „Бурлюков я отрицаю начисто” (см.: Malmstad John E. From the History of the Russian Avant-Garde // Readings in Russian Modernism. To Honor Vladimir F. Markov / Ed. by Ronald Vroon, John E. Malmstad. Moscow: Nauka, 1993. P. 214).
27 Об этом портрете упоминает Н. Харджиев: „Вероятно, в конце 1913 г. П. Филонов написал портрет Хлебникова. Местонахождение этого портрета неизвестно, но о нём отчасти можно судить по стиховому “воспроизведению” в незавершённой поэме Хлебникова «Жуть лесная» (1914):
Я со стены письма Филонова
Смотрю, как конь усталый до конца
И много муки в письме у оного,
В глазах у конского лица
(См.: Харджиев Н., Тренин В. Поэтическая культура Маяковского. С. 45).
28 В рукописном варианте вместо „В те же годы” — „В начале 1914 года”.
29 В книгу Хлебникова «Изборник стихов» (СПб., 1914), набранную и отпечатанную в традиционной манере, было вброшюровано “литографическое приложение”, состоявшее из литографий Филонова к поэмам Хлебникова «Перуну» и «Ночь в Галиции».
30 О творческих взаимоотношениях Филонова и Хлебникова и, в частности, о возможных взаимовлияниях, связанных с созданием «Пропевеня…», см.: Парнис А.Е. Смутьян холста // Творчество. 1988. № 11. С. 26–28.
31 Каверин В. Художник неизвестен. Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1931. На с. 55 Филонов упоминается под своей фамилией, в других местах — под фамилией Архимедова.
32 В последней строке пропущены слова. У Филонова: „промозжит меч челоез полудитя рукопугое королюет”.
33 Филонов П. Пропевень о проросли мировой. Пг.: Мировый расцвет, [1915]. С. 23.
34 В рукописном варианте: „После 1914 года”.
35 В рукописном варианте: „сильнейший и непреклонный представитель “чистой” живописи”.
В 1940-е гг. Кручёных написал стихотворение «Сон о Филонове». Приводим его полностью:
А рядом
Ночью
в глухом переулке
перепилен поперёк
Четвертова
Вулкан погибших сокровищ
Великий художник
Очевидец незримого
Смутьян холста
Павел Филонов
Был он первым творцом в Ленинграде
Но худога
с голодухи
Погиб во время блокады,
Не имея в запасе ни жира, ни денег.
Картин в его мастерской
Бурлила тыща.
Но провели
Кровавобурые
Лихачи
Дорогу крутую
И теперь там только
Ветер посмертный
Свищет.
36 О школе Филонова, организованной в июне 1925 г. и известной также под названием «Коллектив Мастеров аналитического искусства» (МАИ), см.: Pawel Filonow und seine Schule / Hrsg.: J. Harten, J. Petrowa. Katalog. Russische Museum, Leningrad — Kunsthalle, Dusseldorf, Köln, 1990.
37 О работах Филонова см. уже упомянутую монографию Николетты Мислер и Джона Боулта на русском языке и более раннее американское издание тех же авторов: Misler N., Bowlt J.E. Pavel Filonov: A Hero and His Fate. Austin, Texas, 1984. См. также: Ковтун Е. Очевидец незримого // Павел Николаевич Филонов. 1883–1941. Живопись. Графика. Из собрания Государственного Русского музея. Л., 1988.
38 Персональная выставка Филонова планировалась в 1929–31 гг. В 1930 г. был издан каталог этой не открывшейся выставки: Филонов. Каталог. Л.: Государственный Русский музей, 1930 (со вступительной статьей С. Исакова и частично опубликованными тезисами из рукописи Филонова «Идеология аналитического искусства»).
39 Речь идет о книге Ю. Тынянова «Подпоручик Киже» (Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1930) с рисунками Евгения Кибрика (1906–1978), впоследствии известного советского графика и иллюстратора, бывшего в те годы учеником Филонова. Судя по некоторым свидетельствам, Филонов принимал большое участие в этой работе своего ученика, что, однако, не помешало последнему публично отречься от своего учителя в 1930-е гг. (см. комментарий Парниса к тексту Кручёных в: Творчество. 1988. № 11. С. 29).
40 В рукописном варианте: „этого последнего из могикан станковизма”.