Голландский историк искусства Шенг Схейен, написавший о нашей культуре несколько очень интересных книг, вновь порадовал читателей. Сегодня писатель — собеседник «Вечерней Москвы».

— Что больше всего вы цените в авангарде?

— Это очень сложный вопрос, поскольку авангард очень разнообразен. Но мне особенно нравится их стремление соединить противоречия в искусстве, их понятие человека со всеми его противоречиями. Именно в этом главное качество авангарда для меня. Авангардисты были революционерами, но без больших чувств к большевикам.

— В последнее время, по крайней мере, в России интерес к авангарду очень сильно вырос. С чем это связано?

— Я очень этому рад, потому что еще 20 лет назад интерес к авангарду к России был, но для узкого круга. Выросло новое поколение, которое ищет близкое в культурной истории России, но не в официозе и официальной культуре. Русский авангард, конечно, связан с западным, но все специалисты сходятся на том, что он самый прогрессивный. Это одна из его главных черт. Хотя это до сих пор не официальное искусство. Впрочем, уже и почти канонизированное.

Я помню, что в 2013 году, во время Года Голландии в России, мы организовывали выставку в Москве в Третьяковской галерее, и Владимир Мединский мне сказал, что не очень любит все эти квадратики. И этот глубокий феномен культуры еще предстоит осознать. И разные слои общества могут найти что-то свое в этом направлении культуры. Сейчас наступило время, когда люди хотят и могут понять феномен этого направления культуры и соединить его составляющие во всех сферах.

— Авангард, конструктивизм, другие направления искусства этого периода в первую очередь связывают с революцией и первыми годами после нее. Это закономерность? Или авангард и революция просто совпали по времени и были попутчиками?

— Это очень важный вопрос. Конечно, это не было случайностью. Они развивались в то же время, хотя главные концептуальные подходы к авангарду возникли еще до революции. Хотя политические аспекты революции, ее общественная составляющая тоже не могла не влиять на искусство в целом и на авангард в частности.

Все вместе это было общекультурное явление, но закономерности в союзе революции и авангарда нет. Брак авангардистов и большевиков не был исторической необходимостью. Соединились случайные исторические факторы происходивших событий, которые замкнулись в определенную цепь и сыграли свою роль в развитии искусства. Я очень долго работал на главах, посвященных этой связке, чтобы понять ее. И стоит вспомнить, что с самого начала большевики и даже Луначарский были противниками авангарда. Но почему же тогда их все-таки пригласили и почему согласились авангардисты, которые больше были анархистами.

— Как говорили большевики, новому государству нужно новое искусство.

— Несомненно, такой лозунг был. Но это все же был брак по расчету, без любви. Это не историческая необходимость, а сложившаяся ситуация, хотя и с элементами взаимного влияния друг на друга. Но в итоге их альянс довольно быстро распался. Это случайная ирония истории.

— Если бы авангард появился в наши дни, как бы он, на ваш взгляд, выглядел?

— Частично методология авангарда канонизирована. Я сам преподаю на родине художественное образование. И методика очень похожа на то, что происходило во ВХУТЕМАСе (Высшие художественно-технические мастерские. — «ВМ»), настоящей школе авангарда. А значит, моих учеников тогда надо бы назвать авангардистами, но это не так. Их предшественники всегда были в андеграунде, они еще до революции не приняли участие в официальной версии художественной жизни и образования, не были частью государственной системы. А на Западе все художники сегодня обязательно имеют художественное образование, андеграунд фактически ушел. Поэтому мне довольно сложно сегодня понять, как бы авангард выжил в наших обстоятельствах. Я думаю, чтобы дождаться новый авангард, нужно достичь большего общественного хаоса, который бы лучше почувствовал и проникся духом времени. В то же время повышается интерес к этому направлению искусства.

— Почему в итоге авангард растворился в традиционном искусстве того времени? Это связано только с историческим моментом и сменой курса власти или они не могли выжить в тех условиях?

— В то время, как и сейчас, существовали разные параллельные влияния на искусство. Как и на Западе, внутри прогрессивного сообщества было отчаяние. Практически как и везде в мире. В круге Малевича велась огромная дискуссия о необходимости возвращения к истокам. Хотя Малевич работал много по заказу государства. Тем не менее то, что он делал в конце 20-х годов прошлого века, я еще считаю авангардом. И это искусство тоже не было принято в официальных кругах и не выставлялось. Значит, есть огромная разница между политикой и гуманизацией искусства и давлением на него. Если бы этого не было, авангард существовал бы и дальше. Не так близко к власти, но остался бы.

— Как бы вы охарактеризовали авангард и его эпоху?

— Это время самых дерзких и прогрессивных, фантастических открытий для русской и мировой культуры. Я фанатик авангарда, но я действительно думаю, что то, что эти люди сделали за такой короткий промежуток времени, дало нам толчок для всего дальнейшего развития культуры. Некоторые их самые дерзкие открытия не нашли тогда последователей, что объяснимо ситуацией. Так, Татлин сделал дерзкий музейный перформанс еще в 1924 году, а в официальной музейной истории подобное зафиксировано только в 60-х годах. Авангардисты поняли творческие возможности в культуре раньше всех.

И если бы они смогли свои идеи распространить шире по всему миру, тогда бы пришлось переписывать всю мировую историю искусства. Но у них не было возможности пропагандировать себя по всему миру.

— Если бы Казимир Малевич, будучи недолго комендантом Кремля, получил полную власть, на ваш взгляд, он бы уничтожил все, что было до него, как обещал?

— Я думаю, нет. Важно понять, что все их лозунги и высказывания — это больше эпатаж. Они были художниками и жили в мире фантазий. Когда они говорили о разрушении Кремля и храма Василия Блаженного, то жили еще практически в подполье, в андеграунде, в маргинальном сообществе. И в этих обстоятельствах они могли говорить о любых утопиях, что и делали. Да и была у Малевича возможность сделать это, но он не стал претворять в жизнь озвученные планы. Это была часть творческой, а не политической практики.

— Какие места в Москве прежде всего для вас связаны с авангардом?

— Дом Нирнзее. Я там недавно останавливался. До революции жили зажиточные люди, его еще называли домом холостяков, а после революции там жили авангардисты. Новая Третьяковка, которая хотя и появилась гораздо позже авангарда, но сохраняет произведения этого направления искусства, начиная от «Черного квадрата» Малевича до летательного аппарата и «Контррельефа» Татлина, работ Шагала. Здесь русский авангард чувствует себя дома. Студия Татлина на Остоженке — очень важное место для авангардистов, ВХУТЕМАС… Можно составить большую карту с подобными историческими местами в Москве, но это самые важные для меня места.

И еще очень важен РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства. — «ВМ»). Это архив с очень интересной коллекцией рукописей, искусства Татлина и так далее. Я там много работал, когда изучал авангард и писал книгу.

— Как русский авангард повлиял на мировое искусство и в чем проявляется сегодня?

— Существуют волны внимания к авангарду в мире. На Западе такая большая волна интереса прокатилась в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века. Это был настоящий фурор. Тогда впервые шедевры из российских музеев показали на Западе, и об этих выставках все еще продолжают говорить и вспоминать их. Эта великая утопия путешествовала по всему миру: Малевич, Лисицкий, Кандинский и так далее. Сейчас ажиотаж немного спал, но русский авангард занял свое место в мировом искусстве, и без него искусство ХХ века представить уже нельзя. Хотя настоящие открытия, несомненно, еще предстоят.

Хорошо знают самые громкие имена. Но удивительный Филонов, например, почти еще не знаком западной публике. Это особое место в истории и искусстве. Он выделяется даже в среде авангардистов хотя бы потому, что был далек от политики.

— Вы пишете очень по-русски. Вы настолько прониклись Россией или есть другие причины?

— Я не знаю, хотя очень много читал русскую литературу. И когда я начал писать, то старался следовать признанным мэтрам. Возможно, отсюда русский менталитет и скрытая тенденция. Но я принимаю ваш вопрос как комплимент, хотя это происходило неосознанно. Но и в Голландии эту книгу очень хорошо приняли.

— Как вы вообще пришли к русскому авангарду?

Давно, когда мне было 17 лет. Я жил в маленьком городке Маастрихт, в не очень высокообразованной семье и никогда не ходил в музеи. Но у меня был интерес к культуре, и я хотел вырваться из узкой атмосферы своего мирка. Рядом был магазин, где можно было купить плакаты, в том числе музейные, с картинами. И я считал этот магазинчик своим маленьким музеем. Там я впервые увидел импрессионистов, другие направления в живописи, пока не напал на плакат русского авангарда.

И в 1990 году, получив первые деньги, я поехал в Эйндховен при музее ван Аббе, где находится коллекция Лисицкого, а затем в Амстердам, чтобы увидеть работы Малевича. Я любил авангард с 17-летнего возраста. А потом судьба совершила неожиданный вираж, и моя первая официальная работа в области искусства — организация выставки Репина. Но я хотел вернуться к авангарду. И потом, когда я закончил книгу о Дягилеве, то решил, что писать буду только об авангарде.

СПРАВКА «ВМ»

Шенг Схейен — голландский историк искусства, специалист по русскому искусству. Окончил Лейденский университет на кафедре славистики. Один из ведущих специалистов по русской культуре и истории ХХ века. В 2008–2009 годах служил атташе по культуре в посольстве Нидерландов в Москве. Защитил докторскую диссертацию, посвященную Сергею Дягилеву. Автор книг «Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда» и «Авангардисты. Русская революция в искусстве. 1917–1935».

Вечерняя Москва, Олег Фочкин. "Настало время дерзких и фантастических открытий"