Запрет на демонстрацию картины, 1883

10 февраля 1883 в петербургском доме князя Юсупова на Невском проспекте открылась выставка, на которой и была представлена картина "Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года". Успех ее был просто ошеломляющий. "Как написано, Боже, как написано! - восторгался репинским полотном И. Крамской. - В самом деле, вообразите, - тьма крови, а вы о ней и не думаете, и она на вас не действует, потому что в картине есть страшное, шумно выраженное отцовское горе и его громкий крик, а в руках у него сын - сын, которого он убил!"

В апреле 1885 года по представлению обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева картина была снята с выставки. Купивший ее П.М. Третьяков получил предписание хранить ее в недоступном для посетителей месте.

Через три месяца, по ходатайству художника А.П. Боголюбова, близкого ко двору, запрет был снят.

Игорь Грабарь: В Петербурге 1 апреля 1885 года выставка пришла благополучно, когда же открылась в Москве, картину велено было снять. "А меня-то прихлопнули в Москве, в понедельник, 1 апреля. Картину сняли с выставки и запретили распространять в публике каким бы то ни было способом (секретно по высочайшему повелению)", — писал Репин Стасову 4 апреля. Только через три месяца, главным образом благодаря заступничеству Боголюбова перед императором, когда-то его учеником, запрет с картины был снят. 10 июля московский генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков уведомил Третьякова о разрешении ее выставить. Третьяков немедленно известил об этом Репина, который ответил ему, что, по слухам, вообще не было запрещения выставлять картину в галерее, а пред писывалось только снять ее с выставки и не допускать воспроизведений: "… это переусердствовали в Москве, придумав сами запрещение выставлять и в галерее.

Еще до открытия Передвижной выставки в Петербурге Репин с Крамским ломали голову, как назвать картину, чтобы название было приемлемым для цензуры. От названия "Сыноубийца" пришлось сразу отказаться. В каталоге выставки назвали просто: "Иван Грозный и сын его Иван". В Москве к этому названию прибавили еще дату события: "16 ноября 1581 года". Разгоревшаяся вокруг картины полемика, внезапное ее исчезновение из Третьяковской галереи и связанные с этим слухи — один другого невероятнее — все это говорит о том, что появление репинского произведения было событием огромного значения для самых широких и разнородных кругов русской интеллигенции. Прав был Крамской, назвавший картину "зрелым плодом". "Не ждали" и "Иван Грозный" — два самых зрелых плода всего творчества Репина, если не считать его портретных шедевров. И "Грозный" в известном смысле еще выше, еще дальше "Не ждали": в нем автор достиг предельной мощи и предельного мастерства. Не только в смысле овладения темой и осиления замысла, но и по крепости формы — без малейшей дряблости и неуверенности, чуть-чуть заметной даже в "Не ждали", но главным образом по силе цвета и общей живописности; так, как написана голова царевича, пальцы его правой руки и особенно кисть левой, — не много в мировом искусстве. Какие чудесные цветистые, жемчужные переливы! Как прекрасно сгармонизованы розовый цвет одежды царевича с зелеными сапогами, синими штанами и красным ковром! Но даже эта живописная роскошь ставится, по чистому недоразумению, ему в вину: к чему она, когда сама тема своей мрачностью требует зловещей обстановки и мрачной расцветки? А откуда следует, что эта обстановка должна быть мрачной? Откуда этот закон соответствия? Как всегда после выставки, Репин хотел еще поработать над картиной, на этот раз, впрочем, только над фоном, что он и сделал, как мы видели выше, 16 августа 1887 года. (Из воспоминаний И.Грабаря)

Победоносцев - Александру III: «Стали присылать мне с разных сторон письма, с указанием на то, что на Передвижной выставке выставлена картина, оскорбляющая у многих нравственное чувство: Иван Грозный с убиенным сыном. Сегодня я увидел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. Удивительное ныне художество: без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. Трудно понять, какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты. И к чему тут Иван Грозный? Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива».

Обер-полицмейстер - Третьякову: «Государь император высочайше повелеть соизволил картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван» не допускать для выставок и вообще не дозволять распространения ее в публике какими-либо другими способами… принимая во внимание, что вышеупомянутая картина приобретена Вами для картинной галереи Вашей, открытой посещению и осмотру публики, имею честь покорнейше просить Вас не выставлять картины в помещениях, доступных публике».

Третьяков - В.В.Стасову: «прихлопнули в Москве, в понедельник, 1 апреля.. Как это все глупо вышло! Я хотел было идти теперь к в. кн. (великому князю Владимиру, президенту Академии художеств) но раздумал; другое дело, если бы с ними можно было поговорить откровенно, по душе, по-человечески, совершенно серьезно. Но что вы станете объяснять гвардейскому офицеру, никогда не мыслившему и имеющему свое особое миросозерцание, в котором нашей логике нет места!.. Бесполезно! Одна пустая трата драгоценного времени и еще порча крови.

Третьяков - Репину : картина, до его переезда на дачу, будет спрятана, затем поставлена на мольберте в одной из жилых комнат Третьякова, а потом, когда будет сделана пристройка в галерее, то картина будет выставлена в особой комнате, запертой для публики.

Журнал «Нива» (самое распространенное издание в дореволюционной России) просит цензурный комитет разрешить печатание на страницах «Нивы» репродукции с картины «Иван Грозный». Ответ: «Независимо удручающего впечатления, производимого на зрителя, по мнению цензоров, представляется неудобством напечатание в недорогом, имеющем 170 000 подписчиков, журнале такого снимка в том отношении, что этим как бы увековечивается все зверство, на которое способен был русский царь, хотя бы и отдаленного времени. Что же поучительного такая картина может дать юному читателю? Едва ли задача таких журналов, как «Нива», популяризировать идею о царском самосуде и зверской несдержанности. Ввиду изложенного цензор не считает возможным дозволение снимка на страницах «Нивы».

Художник Боголюбов (бывший воспитатель царя) ходатайствует перед царем о разрешении выставить картину в Третьяковской галерее.

Репин - Третьякову: «Я работал завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то звало меня к этой картине, и я опять работал над ней».

Художник В.К.Бялыницкий-Бируля (один из устроителей Передвижной выставки в МУЖВЗ): Накануне открытия, когда еще не завершен был целый ряд работ, когда оставались считанные часы и все работали с большим напряжением, вдруг замолкли молотки столяров и обойщиков. В чем дело? Ведь дорога каждая минута! Я бросился к рабочим и увидел такое зрелище: рабочие вынули из ящика картину Репина «Иван Грозный», поставили ее к стеллажам, и все, с молотками в руках, застыли в каком-то оцепенении, смотря на картину, в глубоком молчании переживая огромное волнение.

Вандализм Балашова, 1913

Новое время, 30 (17) января 1913 года: Сегодня в городской художественной галерее имени братьев Третьяковых имел место акт дикого вандализма, совершенный сумасшедшим-маньяком.
В 10 ½ час. утра один из посетителей галереи, неоднократно ее посещавший, изрезал знаменитую картину Репина - «Иоанн Грозный, убивающий своего сына», или как она названа по каталогу — «Иоанн Грозный и сын его Иван». Сумасшедший серповидным ножом садового типа сделал на картине три продольных разреза, от восьми до восьми с половиной вершков каждый. Так как лицо Грозного и его сына очень близко сходятся на картине, то один из порезов, пришедшийся именно в этом месте, испортил лица обеих фигур. Все это произошло меньше чем в пять секунд и очевидно, что предупредить это не было никакой возможности, хотя тут же стоял дежурный сторож, который немедленно обезоружил сумасшедшего. Показания служителей галереи о подробностях этого дикого поступка достаточно разноречивы, вероятно потому, что все слишком быстро произошло. Безумец, совершивший это бессмысленное преступление, оказался иконописцем Абрамом Абрамовичем Балашовым, 28 лет, хорошо известный администрации и служащим галереи. Он неоднократно бывал в Третьяковской галерее, смотрел картины, но никто не подозревал, что он человек ненормальный, так как он вел себя всегда скромно и вполне корректно. Пройдя несколько зал, он смотрел картину «Боярыня Морозова» и что-то шептал перед ней, а при входе в зал, где находится картина Репина «Иоанн Грозный», вдруг с неистовым криком бросился к картине, перескочил через барьер и шнур, ограждающие картину и со словами: «довольно крови» три раза полоснул картину ножом. Все это совершилось так быстро, что служитель, который следил за Балашовым и тут же бросился на него, не успел предотвратить удар ножом по картине, а только успел его обезоружить, когда разрезы были уже сделаны. Сумасшедшего сейчас же задержали и отвели в контору галереи до прибытия полиции. В конторе он все время сидел в крайне подавленном состоянии духа, неоднократно повторяя: «Господи, что я сделал», и закрывал лицо руками.
Немедленно в галерею прибыл попечитель ее И.С.Остроухов, который из осмотра картины убедился в возможности реставрации, благодаря тому, что разрезы продольные. И.С. Остроухов немедленно телеграфировал по этому поводу знаменитому художнику И.Е.Репину, прося его приехать и помочь в реставрации ценной картины. Вызвал И.С.Остроухов из Петербурга также известного реставратора Богословского.
Задержанный Балашов был допрошен помощником начальника сыскной полиции Андреевым, при чем давал ответы частью здравые, обдуманные, частью совершенно бессмысленные, и допрашивавшие его вынесли впечатление, что он во всяком случае человек ненормальный. Балашова сейчас же поместили в центральном полицейском для душевно-больных покое в целях исследования его умственных способностей. Любопытно отметить, что сестра Балашова, Иевлева, также душевнобольная и содержится в городской Алексеевской психиатрической больнице, где умер их брат Николай. На допросе Балашов объяснил, что он давно задумал изрезать картину. Вид у Балашова странный: не смотрит в глаза, говорит медленно, как бы подыскивая слова.
Что касается личности Абрама Балашова, то он оказался старообрядцем, чем и объясняется, что он остановился перед картиной Репина (опечатк. — Сурикова) «Боярыня Морозова». Отец Балашова - богатый человек, имеет дом в Кладбищенском пер., он также иконописец по ремеслу. Живет он по старому завету и держит свою семью в большой строгости, стесняя ее в денежных средствах. Молодой Балашов служил в магазине Вострякова, торгующего старыми картинами и киотами. Когда молодой Балашов пришел в Третьяковскую галерею и остановился перед картиной «Боярыня Морозова», он показался подозрительным служащему Шейко, который стал за ним следить. Когда оба пришли в зал, где висят картины Репина, Шейко следовал за Балашовым на некотором расстоянии. Когда Балашов бросился к картине, то кроме слов: «Не надо крови», прокричал: «Довольно смертей, довольно крови». При попытке нанести картине четвертый удар, Шейко схватил Балашова. Удары были так сильны, что нож вонзился в перекладину подрамника. Все порезы вертикальные и параллельны между собой. Они имеют зигзагообразный вид. Ширина порезов - 1 дюйм. Самый большой порез идет из-под левого глаза царя Иоанна, минуя нос, который только немного задет, и уничтожает прав глаз царевича. Два другие пореза идут по правой щеке царя Иоанна. Вслед за поднявшейся суматохой в зал прибежал другой посетитель, бывший в соседнем зале, и на вопрос его: «Что вы сделали?» Балашов опять отвечал: «Довольно крови». Оказалось, что нож он купил сегодня в магазине Роберта Кенца. Представителям печати не показали картины, так как зал, в котором она находится, был немедленно изолирован запасными железными дверями. Фотограф галереи успел сделать снимок. Все сходятся однако на том, что реставрация вполне возможна. Репин прислал телеграмму, извещающую, что завтра утром он прибудет в Москву.

А.А.Балашов, изрезавший картину Репина. Фото из газеты "Раннее Утро"

Корней Чуковский: «Репин сидел в столовой, и так странно было видеть его в эти часы не в мастерской, не с кистями в руках. Я вбежал к нему, запыхавшись, и начал бормотать какие-то слова утешения, но уже через секунду умолк, увидав, что он совершенно спокоен. Он сидел и ел свой любимый картофель, подливая в тарелку прованское масло, и только брезгливо поморщился, когда Наталья Борисовна (Нордман-Северова, жена Репина) опять повторила свое: «будто по телу ножом». Он был уверен тогда, что картина, одна из его лучших картин, истреблена безнадежно; он еще не знал, что есть возможность реставрировать ее, и все же ни словом, ни жестом не выдал своего великого горя. Чувствовалось, что к этому спокойствию он принуждает себя: он был гораздо бледнее обычного, и его прекрасные, маленькие, стариковские, необыкновенно изящные руки дрожали мельчайшей дрожью, но его душевная дисциплина была такова, что он даже говорить не захотел о происшедшем несчастье».

Вчера утром прибыл в Москву И.Е.Репин.
Приезда Репина в Третьяковской галерее ожидают с нетерпением.
Всех волнует одна мысль: как художник встретится со своим изуродованным детищем-картиной?
Людям, знающим И.Е., хорошо известна нежная любовь его к своим работам.
В канцелярии собралась небольшая группа художников, служащих и причастных к галерее лиц.
Распахивается дверь из вестибюля ина пороге появляется И.Е. Первыми его словами были:
- Где моя картина, где она?..
Служители открывают вход в зал заседаний попечительного совета, где временно помещена картина.
Репин ступает твердыми шагами, на момент приостанавливается, но затем делает как-будто усилие и входит в зал.
Репин с минуту стоит как окаменевший. Потом начинает метаться перед изуродованным полотном.
- Боже, какой ужас, какое несчастие, - говорит он в отчаянии.
Кто-то просит И,Е, успокоиться, сесть в кресло.
- Нет, я уже сидел, спасибо.
- Что же это такое? Да, ведь, это же непоправимо, - обращается И.Е. к И.С. Остроухову.
Проходят томительные минуты, Наконец И.Е. соглашается, что повреждения все же поправимы.
Художник будет реставрировать пострадавшую картину лично. Механические повреждения холста будут исправлены реставратором г. Богословским путем дублирования.

Игорь Грабарь: «Когда приехал Репин, я, не извещенный им заранее, случайно был за городом и попал в галерею только к концу дня. Каково же было мое удивление, когда мой помощник по галерее Н.Н.Черногубов сказал мне спокойным голосом: «Илья Ефимович был сегодня, реставрировал «Ивана Грозного» и очень жалел, что вас не застал, так как он сегодня же уезжает». Я света невзвидел, ибо надо было сперва условиться о наиболее безболезненном способе восстановления утраченных частей и о чисто технической стороне реставрации: производить ли ее масляными, лаковыми или акварельными красками и т.п. Хорошо зная страсть Репина к переписыванию своих картин - он как раз в это время переписывал к худшему свою прекрасную вещь «Явленная икона» - я имел все основания опасаться за целость обоих голов израненной картины, все еще прекрасных, несмотря на зиявшие белой меловой подготовкой места ранения. Когда я вошел в комнату, где была заперта картина, и увидел ее, я глазам своим не поверил: голова Грозного была совершенно новая, только что свеженаписанная сверху донизу в какой-то неприятной лиловой гамме, до ужаса не вязавшейся с остальной гаммой картины. Медлить было нельзя - краски могли к утру значительно затвердеть. Узнав, что Репин писал на керосине - он давно уже заменил им скипидар прежнего времени, - я тут же сначала насухо, потом с керосином протер ватой все прописанные места, пока от утренней живописи не осталось и следа и полностью засияла живопись 1884 года… Мы с Д.Ф.Богословским остановились… именно на восстановлении при посредстве акварельных красок, что и произвели в течение недели. На самом опасном месте - на голове царевича, я работал сам, остальное сделал Богословский. Великое счастье, что на них вовсе не пострадали глаза и рот. Самое опасное и сложное место реставрации был нос царевича, по контуру совсем отсутствовавший. Восстановить его удалось только благодаря наличию превосходных фотографий с деталей, снятых до поранения и увеличенных до размеров оригинала.
Но счастье было и то, что Репин так же внезапно уехал, как и приехал. Если бы он был тут, едва ли удалось бы его убедить в необходимости смыть его новую голову и восстановить старую; он, видимо, так давно уже порывался ее исправить в соответствии со своими новыми взглядами на живопись, что несказанно обрадовался случаю, дававшему ему эту возможность. В то время у него было уже пристрастие к лиловой гамме, в которой выдержаны его картины 1900-х годов».

В эти дни Репин получил множество писем и телеграмм со всех концов России, телеграмму с сочувствием прислала ему С.А.Толстая. В газетах «Речь», «Русское слово» и «Раннее утро» Репин опубликовал ответное письмо благодарности всем, кто выразил ему сочувствие по поводу происшествия с картиной «Иван Грозный».
Московская городская управа (владелец Третьяковской галереи) постановила ассигновать 2 500 рублей на реставрацию картины.

Русское слово (Москва). 1913. 17/30 января. № 14. Четверг. С. 2.: Мнения художников Петербург (По телефону от нашего корреспондента). Академик Н. К. Рерих: Известие о варварском поступке над картиной И. Е. Репина потрясло меня глубоко. Даже не верится, что такая могучая картина, как «Иван Грозный», могла пострадать. С первых посещений собрания П. М. Третья­кова эта картина Репина врезывалась глубоко и ярко. Около картины циркулировали рассказы о позировании Гаршина для фигуры царевича, о жесточайших полемиках и спорах. Характерное выражение реализма, бесконечно сильного для размаха И. Е., — именно эта картина жила в памяти особенно сильно.
Краткая телеграмма не позволяет судить о том, насколько сильно испорчена картина, и хочется думать, что, может быть, порезы миновали лица и могут быть заделаны, так как реставрация теперь производится очень хорошо. Такое же дикое нападение пришлось выдержать не так давно одной из картин Рембрандта в Амстердаме, и, слава Богу, картина могла быть зачинена вполне удовлетворительно. Не знаю, по каким статьям уложения может быть судим такой преступник, но если только это не умалишённый, то к таким Иродам нужно применять какие-то меры, особенно суровые. Национальное достояние, произведения искусства не оцениваются денежными суммами. Ими гордится народ, и нападение на них — кощунство, достойное величайшего народного осуждения. Неужели жестокость, дважды проявленная в Лувре и Амстердаме, переносится в Россию.
Не зная размеров порезов произведения И. Е., можно лишь возмущаться до глубины души и надеяться, что варвару не удалось серьёзно повредить картину. …

Русское время, 05 февраля (23 января) 1913 года: А.А.Балашов, изрезавший в Третьяковской галерее картину И.Е.Репина «Иван Грозный и сын его Иван», до сих пор еще находится в центральном приемном покое для душевно-больных. Настроение больного чрезвычайно переменчивое. То он начинает страшно нервничать, оставляя полное впечатление душевно-больного, то внезапно успокаивается и тогда производит впечатление здорового человека.
Хотя центральный приемный покой - учреждение, где душевно-больные находят только временный приют, однако, до сих пор срок пребывания Балашова в приемном покое не определен.
Если бы было начато судебное следствие, то Балашова отправили бы >и в московскую окружную психиатрическую лечебницу. Но до сих пор никакого судебного дела против преступника не возбуждено.
Вероятно, через несколько времени Балашов будет помещен в одну из городских больниц.
Собственно говоря, формальных поводов к насильственному заключению Балашова в психиатрическую лечебницу в данном случае нет. Болезнь его такого рода, что если бы отец пожелал взять сына на поруки, никто не мог бы этому воспрепятствовать.
Балашов не такой больной, чтобы пребывание его могло быть признано безусловно опасным для окружающих. Но, конечно, в виду исключительных обстоятельств, врачи употребят все усилия, чтобы Балашов был изолирован в лечебнице.
Таково мнение врачей-психиатров, имевших возможность ознакомиться с болезненным состоянием Балашова.

29 января, Репин - П.С.Стасовой: «Какой бенефис выпал на мою долю! Конца нет телеграммам, письмам со всех концов России!»

Русское слово, 06 февраля (24 января) 1913 года: Вчера И. С. Остроуховым получено из Петербурга письмо от художника Д.Е.Богословского, которому Третьяковской галереей поручено исправить повреждения картины И.Е.Репина.
Г. Богословской сообщаете, что 22-го января его мастерскую, в Петербурге, посетил И.Е.Репин. Беседа шла исключительно о способах реставрации картины.
Затем Репин вместе с Богословским посетил его реставрационную мастерскую при Русском музее имени Императора Александра III, где знакомился с готовыми уже работали Д.Е.Богословского.
В заключение свидания И. Е. сказал:
— Теперь я совершенно спокоен и верю в полнейшее исправление картины.
Д.Е.Богословский сообщает, что прибудет в Москву сегодня, вместе с своим помощником.
Как предполагает исполняющий обязанности попечителя галереи И.С.Остроухов, реставратор тотчас же по приезде примется за восстановление холста изуродованной картины.
Для работ г. Богословскаго отведен большой зал заседаний попечительного совета.
Готова и громадная полированная мраморная доска для нивелировки краев порезов восстановляемой картины.
Процесс восстановления холста, грунтовки и «сглаживания» механических повреждений, по отзывам компетентных лиц, займет не менее месяца, после чего в Москву прибудет сам И.Е.Репин для заполнения на своей картине повреждений в живописи.

Раннее утро, 06 февраля (24 января) 1913 года: Вчера с утренним поездом Николаевской жел. дороги приехал из Петербурга в Москву известный художник-реставратор Д.Ф.Богословский, который взял на себя ответственный труд по реставрированию изрезанной А.А.Балашовым знаменитой картины И.Е.Репина «Иван Грозный и его сын». Вчера же г. Богословский был в Третьяковской галерее и начал подготовительные работы.
Искалеченный холст снят с подрамника и растянут на специально изготовленной доске.
В виду того, что краски на картине страшно засохли и затвердели, г. Богословский прежде всего намерен особым составом размягчить их, сделать грунт эластичным. Затем уже под разорванные места будет подводиться новое полотно.
После дублирования останется самая трудная часть работы—загрунтовка. Реставрация потребует, по всей вероятности, 3—4 недель кропотливой работы. Г. Богословский работает со своим помощником.

Петербургский листок: В течение 10 последних дней в Петербурге раскупили все открытки с репродукцией картины И.Е.Репина, изрезанной в Москве. Оптовые торговцы открытками заброшены заказами по телеграфу из провинции, при чем дают двойную цену.

Петербургский листок: Гениальная картина великого И.Е.Репина «Иоанн Грозный убивающий своего сына Иоанна», порезанная душевно-больным Балашовым, теперь тщательно реставрируется в особом помещении, отведенном при Третьяковской галерее.
Известный реставратор Богословский энергично принялся за починку прорезанных мест в картине.
Холст снят с подрамника и на больших бумажных листах растянут на полу.
Несколько опытных помощников с необыкновенной тщательностью приготовляют особые пластыри для заклейки прорезов.
Швы прорезов будут потом зашпаклеваны особой смесью, поверх которой сам автор пропишет поврежденные места

Вечернее время: Работа по реставрации картины Репина идет усиленным темпом. Вчера был особенно серьезный день для работы—«большой день», как выразился художник-реставратор Богословский. Картина была перенесена на новый холст и натянута на специально заказанный подрамок со щитами. На этом подрамке картина будет настолько прочна, что ее нельзя будет прорезать даже с обратной стороны. Весь процесс дублирования прошел весьма благоприятно. Теперь потребуется несколько дней для просушки полотна, a затем уже Репин нанесешь свежие краски. Виновник порчи картины Балашов продолжает находиться в центральном приемном покое для душевно-больных. Ведет он себя тихо и чувствуете очень угнетенным. Его посещает отец. На днях он будет переведен в городскую больницу.

Русское время, 20 (07) февраля 1913 года: Реставрация знаменитой картины И.Е.Репина-—« Иван Грозный и сын его Иван», изуродованной Балашовым, близится к концу. Художник Д.Ф.Богословский, приглашенный для исправления механических повреждений картины, рассчитывает закончить все работы, не позднее субботы, текущей недели.
Картина уже дублирована на новый холст и вчера натянута на новый нодрамок.
Исправление можно считать удавшимся. Механическая повреждения совершенно уничтожены, от них не осталось и следа.„ Остались лишь пробелы на тех местах, где краска от силы удара отвалилась.
Исполняющий обязанности попечителя Третьяковской галереи И.С.Остроухов, только-что возвратившийся из Петербурга, где он виделся с И.Е.Репиным, сообщает, что И.Е. прибудет в Москву в середине февраля для завершения работ по реставрации.

Реставрация картины Репина

Диспут Бубнового валета

(«Русское Слово»: Сергей Яблоновский): «…Третьего дня, во вторник, в Москве произошло явление, по реальным последствиям бесконечно меньшее, чем исполосование репинской картины, но по своему внутреннему содержанию гораздо более отвратительное.

Третьего дня в аудитории Политехнического музея состоялась радостная пляска диких по случаю нападения на картину, надругательства над ее автором…

То, что произошло третьего дня, было безмерно постыднее, гаже, оскорбительнее, чем неосмысленный поступок безумного Балашова.

Честный и прямой Отелло говорит о том, что не нужно бояться слов: если гнусно самое явление, то и рассказывать его нужно „словами гнуснейшими“⁸. И я чувствую, что того, что совершили третьего дня господа Волошин и компания, никоим образом деликатными словами не передашь.

Да и не довольно ли деликатничать? Деликатность — вещь прекрасная, но она может перейти в равнодушие; деликатность одних создает разнузданность других. Потом, деликатничать можно за свой собственный счет, но не за счет другого: обиду, нанесенную лично мне, я могу, я должен простить, но обида, нанесенная, например, старику-отцу, но самодовольные издевательства над ним… как простить это?

И если можно простить и тут, то издевательство над духовными ценностями не прощается вовсе: всё простится, кроме хулы на Духа Святого.

Меня вовсе не интересует, признает ли г. Волошин Репина художником, который в течение более сорока лет стоял во главе русского искусства, создав в нем эру, или ему угодно считать его за бездарного маляра, – мнение г. Волошина меня мало интересует просто потому, что я не знаю, какие у г. Волошина права на то, чтобы провозглашать в области живописи свои приговоры.

И никто этого не знает, и все знают, что он такой же дилетант в живописи, как и множество других.

Но шум произвести было необходимо, и вот устраивается диспут.

Не угодно ли пожаловать сюда всем, желающим лягнуть стареющего льва. Приходите, не стесняйтесь! Г. Бурлюк? И г. Бурлюк пожалуйте. Конечно, мне в своей речи придется от вас отмежеваться, ибо, прежде всего, вы глубоко невежественны и не так чтобы очень умны, но вы нам чрезвычайно подходите, потому что никто с такою полнотой самодовольного невежества, как вы, не будет ругать и Репина, и всех, кто не предается вместе с вами вашему красочному блуду. Когда люди объединяются во имя такого почтенного дельца, им не приходится быть разборчивыми в выборе союзников. Милости просим.

И пришли.

Поймите, не в том же дело, что у г. Волошина на Репина свой взгляд, а в том, что г. Волошин нашел как раз своевременным обрушиться на художника именно в тот момент, когда после долгой, всецело отданной творчеству деятельности художника ему нанесена такая же рана в сердце, какая нанесена его Грозному.

Представьте, что у человека искалечили сына. Придите к нему и начните ему доказывать, что так этому сыну и надобно, что ничего другого он и не заслуживал.

Вы этого не сделаете, потому что понимаете, что вам всякий имеет право ответить:

– Убирайтесь вон! Вы или до последней степени глупы, или совершенно лишены чувства такта.

Господа Волошин и компания собрали публику, много публики, – сколько среди нас бегающих на всякий скандал!

Пришел и Репин.

В честь его, конечно, могли бы быть устроены собрания для выражения сочувствия, но этого мы сделать не сумели, и вместо этого Репин пришел слушать, как люди будут издеваться над его картиной, над его талантом, требовать передачи картины в балаган, кричать по адресу ранившего картину Балашова:

– Добей ее!

Семидесятилетний старик, давший стране только то, что дал ей Репин, только что переживший тяжкую душевную муку, вероятно, всё-таки не предвидел такого разгула разнузданности.

Разве можно было предвидеть?

У вас случилось тяжкое горе. Вы знаете, что люди обыкновенно на горе отвечают выражением сочувствия. Разве вы можете предвидеть, что они явятся и начнут с звериным сладострастием колотить вас по незажившей ране?

– Так тебе! Так тебе! Мало, получай больше!

Неужели это не позор для всего нашего времени?

Но там была публика. Неужели она считает себя оправданной тем, что аплодировала не только Волошину, но Репину? Неужели она вправе была допустить глумление над художником и его произведением, которые только что подвергались огромной опасности?

Да, и Репин подвергался огромной опасности. Или вы думаете, что художник не может умереть от того, что вонзают нож в его создание?

Как могла допустить это публика.

Ее оправдание — в растерянности, той самоуверенности, с которой гг. Волошины и Бурлюки захватывают себе право глумления.

Но я верю в то, что она, публика, тяжко страдала.

Был в этом отвратительном вечере момент, которого не решились отметить референты, но отметить необходимо. Собственно говоря, это был момент, вызванный недоразумением, но недоразумение это в высшей степени знаменательно.

Когда Репин не выдержал и встал, чтобы ответить, послышались голоса:

– Идите на эстраду! идите туда!

Растерявшемуся художнику показалась чудовищная вещь: ему показалось, что его гонят, и он сказал:

– Если вы не хотите меня слушать, – не надо. И из его глаз покатились слезы.

Слушайте, разве можно перенести это?! Пускай художник ошибся, но вы понимаете, какова должна быть атмосфера, в которой возможна такая ошибка. Этих репинских слез, господа Волошины, вам не простит никто и никогда.

Репин говорил, Репин отвечал. Взволнованно, спутанно, неловко… Он не был подготовлен, он был слишком глубоко обижен, он был честен и искренен: не сумел надеть на себя маски презрения, не сумел притвориться равнодушным, не хотел притворяться.

От этого было еще более мучительно.

Как вы смеете плакать?! Какое право имеете вы доставлять торжество этой ликующей, праздно болтающей плесени? Вы должны помнить, как величайший завет:

– Родной, любимый, как смеете вы принимать это близко к сердцу!

Но одно дело — создавать заветы, а другое дело — оставаться им верным, когда происходит нечто безобразно-неожиданное, когда вас распинают.

„Ты — царь. Живи один“.

Но ты и ребенок, художник. Ребенка в художнике всегда гораздо больше, чем царя; обидеть художника так же легко, как ребенка, но замученные дети и замученные художники — позор не только для мучителей, но и для всего времени их.

Когда происходит ужас мучительства, необходимо протестовать. Когда это делают, прикрываясь высшими соображениями, тогда это постыдней во сто крат.

Если мы ответили Репину взрывом сочувствия по поводу поступка не ведавшего, что творит, больного Балашова, то теперь, когда художнику нанесена новая, неизмеримо более тяжкая и сознательная обида, – теперь я зову откликнуться на нее всех, кто понимает, чем мы обязаны перед талантом вообще и перед Репиным в частности.

Я шлю художнику свое горячее благодарное, взволнованное сочувствие и знаю, что ко мне присоединится великое множество людей.

Необходимо, чтобы их голоса были услышаны».

Московский Листок: «В лапы дикарей попал белолицый человек…

Они поджаривают ему огнем пятки, гримасничают, строят страшные рожи и показывают язык.

Приблизительно подобное зрелище представлял из себя „диспут“ бубновых валетов, на котором они измывались над гордостью культурной России — И. Е. Репиным.

Его детище — всемирно известную картину изрезал ножом безумец.

70-летний художник бросил свою семью, решился на утомительное путешествие, приехал в Москву, чтобы залечить раны, нанесенные картине.

Казалось бы, что в Москве его должны были встретить с чувством глубокой благодарности… Но что же?

Его грубо, цинично оскорбляют: — Вашу картину надо подарить в паноптикум… В преступлении Балашова обвинили… Репина же»… («Театр»).¹¹

Волна общественного негодования всё растет. Статьи пишутся в состоянии какого-то исступления, в судорогах и с пеной у рта:

«Так ему, Репину, Илье Ефимовичу, и надо! Он получил на диспуте „Бубнового Валета“ урок, который заслужил.

В самом деле. Не можете же вы требовать, чтобы скотный двор, куда вы попали, благоухал каким-нибудь тонким Амбрэ-Рояль?!

На скотном дворе свои ароматы.

И Репин, отправляясь на диспут „Бубнового Валета“, должен был знать, чего он вправе ожидать от господ „кубистов“.

Существуют разные породы сумасшедших. Просто сумасшедшие, сумасшедшие в квадрате и „славные вожди русского кубизма“, Бурлюки и им подобные. Это — сумасшедшие в кубе.

От них-то великому Репину и пришлось услышать, что изумительным произведениям его кисти место не в национальных музеях искусства и картинных галереях, а в паноптикуме.

Притом не на виду, а где-нибудь в задней комнатке, у входа в которую красуются надписи:

„Только для взрослых“. „По пятницам — для дам“.

Оказывается, не психопат Балашов испортил знаменитого репинского „Иоанна“ из Третьяковской галереи, а сам Репин, своей уродливой мазней, погубил и этого Балашова и многих других.

И если на этом бредовом диспуте попутно не досталось и главному виновнику, покойному коллекционеру Третьякову, то лишь потому, что мертвые срама не имут.

Но доживи П. М. Третьяков до наших дней, и Волошины с Бурдюками показали бы ему, где раки зимуют.

Репин, Брюллов… Веласкес, Леонардо да Винчи, Тициан, Рембрандт, наконец, сам Рафаэль… – Кто это? Что это?

„Погань“, „нечисть“, которую Бурлюки давно сбросили с „парохода современности“.

„Пароход современности“ — это не мое выражение, а всё тех же „волошиноватых“ или „бурлюлюкающих“, как хотите.

В своем сумасшедшем в кубе альманахе — „В защиту свободного искусства“, для оригинальности озаглавленном:

„Пощечина общественному вкусу!“ –

Бурлюки, не стесняясь, заявляют:

„…Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов.

А потому бросьте с парохода современности Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч.“

Под этим небрежным, почти презрительным „и проч. и проч.“ разумейте: Гоголя, Тургенева, Гончарова, Островского, Грибоедова…

…Ну, словом, всякую прочую, тому подобную „рвань“ и „заваль“.

И ведь выдержала бумага, на которой печаталась эта бурдючная ересь, а сами Бурлюки, – удивительно и непостижимо! – не поперхнулись, – черт знает что такое!

К „пощечине“ здравому смыслу, виноват, – „общественному вкусу“, я еще вернусь, – юродивая книга юродивых людей стоит этого, – сейчас же скажу несколько слов всё о том же диспуте „Бубнового Валета“, на котором опозорил себя Репин.

Да, да, не „валеты“ его опозорили, а он сам опозорил себя уже тем, что втесался в компанию, где Репиным не должно быть места.

Очередной диспут помешанных в кубе адептов „Бубнового Валета“, как и следовало ожидать, являл собою сплошной скандал и был очередной пощечиной здравому смыслу, вообще всему, что не выходит из рамок нормального.

И то обстоятельство, что все диспутанты до сих пор находятся на свободе, следует объяснить лишь чрезвычайным переполнением помещений на Канатчиковой даче.

По Сеньке и шапка».

Русское слово, 26 (13) февраля 1913 года: Сегодня в аудитории Политехнического музея состоялось собрание «Бубнового Валета» по поводу картины Репина «Иоанн Грозный». Огромный зал был переполнен публикой. В числе присутствовавших находился и И.Е.Репин. Собрание началось вступительным словом Марка Волошинова (Макса Волошина –С.С.) по поводу картины Репина. Волошинов говорил, что Репин в своей картине переступил рубежную грань и нашелся ценитель, который ее изрезал. Этот ценитель — Абрам Балашов. Волошинову картина Репина не по душе; он находит, что самые потоки крови на ней неестественны, и напоминает, что проф. Зернов и проф. Ланцев в Петербурге в свое время, когда была написана картина, утверждали, что от тех поранений, который получил царевич, кровь но могла течь в таком изобилии. По мнению Волошинова, картине Репина, которая конечно должна быть исправлена, место не в национальном музее, а в паноптикуме. Но если уж ее желают оставить в Третьяковской галерее, то пусть ее поставят в отдельную комнату и напишут: «Вход только для взрослых». Волошинов закончил свою речь утверждением, что он не знает, Репин ли - жертва Балашова, или Балашов — жертва Репина, так как давно можно было ожидать такого эксцесса при грубости картины. Репин попросил слова. Художник протестовал против разбора его картины по косточкам с техни- (ческой стороны? - страница оборвана. –С.С.
(Крити-)куют, не заглядывая в душу его произведения. Видят кровь, но не видят, как на лице Иоанна Грозного с ужасом смешана, любовь к убитому сыну, не видят слезинки на глазах царевича, которая говорит о прощении и о примирении. Между прочим, Репин опять вернулся к тому, что весь поход против его картины - это дело партии, и результатом агитации этой партии является и подвиг Балашова. Эта партия открыто высказывается против всего русского, против всего национального. Речь Репина была покрыта частью аплодисментами, частью свистками. Репин ответил, что раз ему свистят, то он продолжать своей речи но будет. После Репина говорили целый ряд других ораторов из «Бубноваго Валета», но речи их были совершенно неинтересны.

Раннее утро: «Максимилиан Волошин, громивший Репина на диспуте. На фотографии он изображен в „костюме богов“. В таком виде он гулял в течение прошлого лета в Крыму, где этот снимок и сделан».

Голос Москвы: «Признаки кризиса рассудка налицо. Стоит посмотреть, хотя бы, на изображения того же Максимильяна (непременно Максимильяна, Максима ему мало) Волошина с его физиономией кучера, но в «костюме богов», в котором он расхаживает целое лето по крымским окрестностям, стоит взглянуть на это, в полном смысле слова, головокружительное изображение в каком-то журнале беллетриста Брешко-Брешковского, снявшегося на каком-то морском побережьи, в голом виде вверх ногами, увидать на выставке «Бубновых Валетов» нечто в пятнах и в раме, наподобие картины, имеющее название «Чукурюк», и подпись художника Бурлюк, чтобы почувствовать себя в мире карикатур…
Помню, как-то в Крыму, пребывание Максимильяна Волошина, подражавшего в костюме Аполлону и резвившегося в таком виде на берегу Коктебеля, доставило мне несколько веселых минут и вдохновило мою музу на создание следующего четверостишия:

Раннее утро, 20 (07) февраля 1913 года: В большой аудитории музея собрались «бубновые валеты»:
Развенчивать Репина.
Гостящий сейчас в Москве И.Е. пожелал присутствовать при «надругании» над ним.
Вошел в аудиторию в сопровождении реставратора Д.Ф.Богословского, художннков И.К.Крайтора и Комаровскаго. Скромно занял место на одной из верхних скамей амфитеатра. Добродушно улыбаясь, слушать доклад…
Трудную задачу «разъяснить» Репина взял на себя Максимилиан Волошин. Докладчик вначале же отмежевался от «валетов».
Но общий «врага» нашелся:
Картина Репина «Иоанн Грозный».
— В то время,—утверждает М.Волошин,-—как новая живопись, начиная с импрессионизма, реалистична, творчество Репина остается натуралистическим. А натурализм при изображении ужасного только повторяет несчастные случаи, копируя их.
— Не Репин—жертва Балашова, —восклицает докладчик,—а Балашов—жертва репинской картины.
И с пафосом заканчивает:
— За 30 лет картина Репина принесла много вреда. И надо докончить дело, начатое Балашовым, не в смысле физического уничтожения картины, конечно. Ей не место в национальной картинной галерее! Третьяковская галерея поступила бы благоразумно, если бы пожертвовала ее в большой паноптикума!.. В отдельную комнату с надписью: «Вход только для взрослых!..»
— Прошу несколько слов!—поднимается с места И.E.Репин.
Взволнованно, с дрожью в голосе говорит старик:
— Я не потерял времени, слушая автора. Человек образованный, интересный лектор, много знаний… но… тенденциозность, которой нельзя перенести. Я удивляюсь, как может образованный человек повторять весь слышанный вздор.
Размахивая блокнотом, И. Е. опровергает обвинения в исторических и психологических неверностях картины.
И с обидой протестует:
— Передать картину в паноптикум — мысль, безнравственная для русского человека… Неправда, что говорят о картине. Наоборот, я наслушался столько хорошего о ней и странно мне, что русские люди хотят довершить деяние этого глупца Балашова. Я не подозреваю автора, в том, что он идеть по следам скверных источников…
Легкое шипенье прерываешь И.Е.
Обиженный художник обрывает речь и садится.
Аплодисменты долго не умолкают в аудитории.
С трудом удается поднявшемуся на кафедру оратору овладеть ее вниманием.
Прения проходят под непрерывные хлопки и свистки. Хлопают сторонники «валетов», волнуются и кричать их противники.
Сплошной хаос. «Экзотическое» настроение долго не пропадает.

«Раннее Утро» 28(15) февраля 1913 года. Максимилиан Волошин, громивший Репина на диспуте. На фотографии он изображен в «костюме богов». В таком виде он гулял в течение прошлого лета в Крыму, где этот снимок и сделан.

Голос Москвы. Н. В. Глоба. Директор Строгановского училища: «Маститый старец, в лице которого мы привыкли видеть первого человека в художественной России…
И вдруг, какие-то новые люди, которые ничего не сделали, чтобы за ними признать право на существование в художественной жизни, так обращаются с человеком, которого Россия целые десятилетия считает за своего лучшего художника…
Сейчас в Петербурге заседает съезд губернаторов по вопросу о борьбе с известного сорта людьми. Но администрации — и книги в руки.
Остается только верить, что недалеко то время, когда в русском обществе не будет элементов, способных оскорблять Репина.
И это время близко».

Волошин: "Дальше на четвертый, на пятый день свидетельские показания прекращаются совсем, и слышны только истерические выкрики, негодующий вой и свист толпы. Газеты пестрят заглавиями: «Комары искусства», «Гнев Божий», «Полнейшее презрение», «Бездарные дни», «Репин виноват».
Слышны голоса из публики: «Старого Репина, нашу гордость обидели, и за него надо отмстить!». «Присоединяю и мой голос, голос оскорбленной в лучших чувствах своих русской женщины, к протесту против неслыханного издевательства нашей молодежи над красою и гордостью нашей Ильей Ефимовичем Репиным!». «Присоединяюсь к протесту. Слава Илье Репину!». «Как больно, как стыдно, как страшно в эти бездарные дни!». «Полнейшее презрение! Бойкот выставок! А нашему гениальному Репину слава, слава и слава на многие годы!». «Присоединяем наши голоса к прекрасному крику негодования против неслыханной выходки наших мазилок!», «…нам, допускающим озлобленных Геростратов совершать их грязную вакханалию, должно быть стыдно!»

Южные ведомости, 02 марта (17 февраля) 1913 года: Сегодня И.Е.Репин заканчивает работу по восстановлению повреждений на реставрированной художником Д.Ф.Богословским картине «Иван Грозный и сын его Иван».
Завершено ли теперь дело восстановления, — говорить И. Е.,— сказать трудно. Должен пройти известный срок, чтобы можно было судить об этом. Возможен целый ряд случайностей. Краска, положенная на поврежденные места холста, может дать иной оттенок. Во всяком случае, через два-три месяца это должно выясниться, и тогда, в случае какого-нибудь изменения, я вновь возьмусь за кисть, чтобы исправить беду.
На месте пострадавшей картины «Иван Грозный и сын его Иван» в Третьяковской галерее теперь помещена другая работа И.Е.Репина — «Запорожцы».

Вечернее время, 04 марта (19 февраля) 1913 года: Сегодня решен вопрос о способе дальнейшего сохранения пострадавшей картины нашего знаменитого художника. Заводу Нечаева-Мальцева заказывается отлить совершенно белое стекло в размер полотна и только когда это стекло будет установлено, картину можно будет выставить вновь. Изготовление такого стекла займет немало времени. К тому же Репин выразил желание приехать еще через несколько недель, чтобы убедиться в том, что в зареставрированных местах краски нисколько не изменили своей тональности. Таким образом раньше осени картина вряд ли будет снова выставлена.

Трудовая копейка, 13 марта (28 февраля) 1913 года: Реставратором Д.В.Богословским, удачно закончившим восстановление изрезанной картины Репина — «Иоанн Грозный», реставрированы еще пять полотен: «Портрет Лопухиной» - Боровиковского, «Портрет Петрункевича» - Ге, два этюда Иванов а к его известной картине «Явление Христа народу» и «Радуга» - Айвазовского.
Дело о порче картины Репина душевнобольным Балашовым направлено прокурором окружного суда к прекращению

Новое время, 15 (02) марта 1913: В обществе психиатров происходила демонстрация Балашова, изрезавшего картину Репина. Когда Балашова ввели в залу заседания, он подумал, что его привели на суд, бросился на колени и просил пощадить его. Он объяснил, что изрезал картину потому, что хотел прославиться, думая, что он скоро умрет. Врачу, под наблюдением которого находился Балашов, он объяснил, что картина Репина была для него наглядным показателем семейного разлада, какой он переживал в своей семье, и, бросаясь на картину, он думал уничтожить семейный разлад.

Когда картина была полностью реставрирована, Московская городская управа выразила Репину благодарность за безвозмездную работу по реставрации картины. Репин -управе: «Ваше внимание к моему труду по восстановлению растерзанной картины «Иван Грозный и сын его Иван» меня глубоко тронуло. А решение управы, как я слыхал, покрыть стеклами картины Третьяковской галереи даже большого размера очень успокаивает; если блеск стекол и будет несколько мешать виду картин, зато сохранятся они идеально».

Раннее утро, 22 (09) марта 1913 года: Друзьями И.Е.Репина в Москве получено сообщение о том, что маститый художник приступил к подготовительной работе над большим историческим полотном. Эту картину, связанную с исполнившимся юбилеем 300-летия Дома Романовых, И.Е. пишет по заказу министерства Двора.

Апрель 1913. Репин побывал на Пречистенских рабочих художественных курсах и снялся там в кругу рабочих, в память о чем ему был прислан этот фотоснимок с надписью: «Глубоко уважаемому Илье Ефимовичу Репину в память пребывания среди нас дорогого учителя-художника. 4 апреля 1913 года».

Октябрь 1913 - Репин в Москве, закончил отделку картины. «Иван Грозный» вновь появился в Третьяковской галерее на прежнем месте. Началось паломничество к картине. Друзья Репина чествут Репина по случаю возвращения к жизни его картины. Самое деятельное участие в организации чествования принял Федор Иванович Шаляпин. Сохранилась фотография, запечатлевшая это чествование. Фотография была первоначально опубликована в «Искрах» (приложение к газете «Русское слово») со следующим редакционным примечанием: «Изуродование репинской картины «Иван Грозный» вызвало в свое время взрыв негодования по адресу безумца, совершившего этот ужасный поступок, и порыв сочувствия по адресу маститого художника. Тогда посыпались тысячи сочувственных писем. Но группа почитателей таланта художника пожелала лично выразить ему свое сочувствие. 28 октября в гостинице «Княжий двор», где остановился И.Е.Репин, тесный кружок друзей и почитателей чествовали его, был прочитан адрес, покрытый бесчисленными подписями. Вечером в ресторане «Прага» те же друзья и почитатели художника устроили ему банкет».

«Русское слово», 29 октября 1913, С.С.Мамонтов: «После чествования в гостинице все присутствующие тесным кружком, с И.Е.Репиным во главе, отправились обедать в ресторан «Прага». К обеду подъехал Ф.И.Шаляпин, только что спевший в Большом театре «Бориса Годунова»… В течение обеда произносились речи, среди которых выделилась речь Шаляпина, красиво уподобившего искусство солнцу, от влияния которого избавлены только те, кто лежит под землей».

Раннее утро, 04 апреля (22 марта) 1914 года: Приказчик Балашев, изрезавший известную картину И.Е.Репина — «Убиение Иоанном Грозным своего сына», в настоящее время находится на свободе.
Недели две тому назад отец Балашева выписал своего слабоумного сына из Алексеевской психиатрической больницы, где тот в течение трех недель находился под наблюдением врачей.
Врачи-психиатры, лечившие Балашева в больнице, признали его глубоким дегенератом с ярко выраженным слабоумием.
Доставленный 15 февраля в больницу Балашев в первое время был очень беспокоен. Тяжелые, кошмарные галлюцинации доводили его до буйства.
В последующие дни бредовые явления ослабели, и больной впал в апатию.
Недоверчивый, замкнутый, Валашев одинаково избегал общения как с врачами, так и с больными.
Иногда по целым дням он не произносил ни слова, не отвечая на обращенные к нему вопросы.
Можно предполагать, что о своем проступке—нападении на картину Репина—Валашев позабыл.
По крайней мере, даже в лучшие минуты самочувствия больной не мог вспомнить этого случая.
Очевидно, варварское нападение явилось острой вспышкой безумия, не оставившей следа в памяти слабоумного больного.

Игорь Грабарь: 16 января 1913 года молодой человек, по профессии иконописец из старообрядцев, Абрам Балашев изрезал картину ножом. Из трех ударов один пришелся на лицо Грозного — от середины виска, пересекая ухо, до плеча, — второй разрез прошел по контуру носа царевича, задев щеку Грозного и уничтожив весь очерк носа царевича, наконец, третий повредил пальцы правой руки царевича, разрезал щеку у него и задел правый рукав Грозного. Картина, написанная на холсте, была наклеена на другой холст. Для реставрации были приглашены из Эрмитажа Д. Ф. Богословский и И. И. Васильев. Когда техническая часть ее была под общим руководством первого закончена, из Куоккалы был вызван Репин, вскоре приехавший в Москву.

И. С. Остроухов, возглавлявший до того галерею, тотчас же после печального инцидента вышел в отставку. Московская городская дума, которая была хозяином галереи, избрала на его место меня. Когда приехал Репин, я, не извещенный им заранее, случайно был за городом и попал в галерею только к концу дня. Каково же было мое удивление, когда мой помощник по галерее, Н.Н.Черногубов, сказал мне спокойным голосом: "Илья Ефимович был сегодня, реставрировал Ивана Грозного и очень жалел, как он сегодня же уезжает".

Я света невзвидел, ибо надо было сперва условиться о наиболее безболезненном способе восстановления утраченных частей и о чисто технической стороне реставрации: производить ли ее масляными, лаковыми или акварельными красками и т. п. Хорошо зная страсть Репина к переписыванию своих старых картин — он как раз в это время переписывал к худшему свою прекрасную вещь "Явленная икона", — я имел все основания опасаться за целость обеих голов израненной картины, все еще прекрасных, несмотря на зиявшие белой меловой подготовкой места ранений. Когда я вошел в комнату, где была заперта картина, и увидел ее, я глазам своим не поверил: голова Грозного была совершенно новая, только что свеже-написанная сверху донизу в какой-то неприятной лиловой гамме, до ужаса не вязавшейся с остальной гаммой картины.

Медлить было нельзя — краски могли к утру значительно затвердеть. Узнав, что Репин писал на керосине — он давно уже заменил им скипидар прежнего времени, — я тут же сначала насухо, потом с керосином протер ватой все прописанные места, пока от утренней живописи не осталось и следа и полностью засияла живопись 1884 года. Реставрационная практика новейшего времени показала, что утраченные куски масляной живописи никоим образом не следует восстанавливать при помощи масляной же краски, так как эта последняя, будучи в момент реставрации тождественной по цвету с окружающей ее гаммой, со временем — уже через год-два — неминуемо потемнеет и даст впечатление чужеродных пятен. Этого не бывает при записях акварелью, с последующим покрытием лаком. Мы с Д. Ф. Богословским остановились поэтому именно на восстановлении при посредстве акварельных красок, что и произвели в течение недели. На самом опасном месте — на голове царевича — я работал сам, остальное сделал Богословский. Великое счастье, что на них вовсе не пострадали глаза и рот. Самое опасное и сложное место реставрации был нос царевича, по контуру совсем отсутствовавший. Восстановить его удалось только благодаря наличию превосходных фотографий с деталей, снятых до поранения и увеличенных до размеров оригинала.

Но счастье было и то, что Репин так же внезапно уехал, как и приехал. Если бы он был тут, едва ли удалось бы его убедить в необходимости смыть его новую голову и восстановить старую; он, видимо, так давно уже порывался ее исправить в соответствии со своими новыми взглядами на живопись, что несказанно обрадовался бы случаю, дававшему ему эту возможность. В то время у него было уже пристрастие к лиловой гамме, в которой выдержаны его картины 1900-x годов.

Когда несколько месяцев спустя Репин опять приехал в Москву и зашел вместе с К. И. Чуковским в галерею посмотреть новую развеску, он долго стоял перед своей картиной, видимо, не совсем понимая, изменились ли краски, снова пожелев несколько, или сам он тогда не взял их во всю силу, как хотел. Он ничего не сказал, но, не найдя никаких следов заправок, остался в общем удовлетворенным состоянием картины. За 20 лет, протекших с того времени, заправленные места ничуть не изменились, и я и сам не найду их сейчас.

Самое главное обвинение, предъявлявшееся Репину по поводу "Ивана Грозного", заключается в подмене им сюжета исторического темой психологического порядка. Этот "психологизм" Репина и до наших дней многим не дает покоя, хотя неясно, что здесь, собственно плохого, подлежащего осуждению и набрасывающего тень на все его творчество. Ибо психологизм можно найти во всех его произведениях, психологизм и есть настоящая сфера Репина. Совершенно очевидно, что при таком уклоне интересов и дарования Репин должен был быть исключительным портретистом. И он им был. (Игорь Грабарь. Отрывки из монографии о Репине, http://ilya-repin.ru/grabar-repin5.php)