Евгений Коган о книгах Константина Олимпова и Братьев Гординых

Константин Олимпов. Ты. СПб.: ТЭСЛИТ/Шелкопряд, 2019

Братья Гордины. Страна Анархия. М.: Common place, 2019

Братья Гордины. Анархия в мечте. М.: Гилея, 2019

Коротко и нервно

«Эгофутуризм был явлением кратковременным и неровным», — пишет «Википедия», но, если пропустить одну букву, получается более точно: «Эгофутуризм был явлением кратковременным и нервным».

«Я От Рожденья Гениальный. Мой В боге Дух Феноменальный Пылает Солнечной Весной», — написал Константин Олимпов в поэме «Флейта славы» в 1914 году, когда вокруг было довольно нервно, и все тоже были нервными, соответствуя времени. Сын знаменитого, предвосхитившего символизм поэта Константина Фофанова, он стоял у истоков эгофутуризма, кажется, придумал слово «поэза», отсидел почти десять лет по обвинению в участии в антисоветской группе литераторов и скончался в нищете и безвестности то ли в Барнауле, то ли в Омске. Как и течение, к которому он принадлежал, поэтический путь Олимпова был «кратковременным и нер(о)вным», но ярким: вместе с Игорем Северяниным и несколькими другими поэтами он достиг самого пика эгофутуристического Олимпа, объявил себя Родителем Мироздания и, хоть и не написал, как его соратник Василиск Гнедов, «Поэму конца», все равно прославился многочисленными скандалами — и многочисленными же стихотворными текстами, из которых позже родился, скажем, русский футуризм. Только что вышедшая в издательстве «Теслит» книга «Ты» (к слову, это первое полноценное издание его текстов) знакомит нас с другим Олимповым — пусть и своеобразным, но лириком, к тому же, кажется, предвосхитившим концептуальную поэзию.

«Ты» — это триста тридцать одно стихотворение (вернее, ритмеи), написаны в середине 1920-х годов, почти все восьмистишья, все начинаются с обращения «ты» и посвящены Марии Александровне Давыдовой, жене поэта. Чтобы, не дай Бог, никто не подумал о ней как о развратной женщине, почти проститутке, каковой она предстает в ритмеях, тексты предваряются пояснительной запиской Екатерины Устиновой, сестры поэта: «По словам покойного брата Константина, жена его Мария Александровна Давыдова была преподавательницей английского языка, чрезвычайно порядочного поведения и все, что написано в стихах, ей посвященных — „Ты”, — выдумка…»

Открывая книгу, нужно прежде всего понимать, что это нарочито плохие, неумелые стихи: «Ты зачем меня оставила, / На разлуку обрекла. / Сердце ревностью расплавила, / Появилась и ушла. / О, как стало тяжело, / На душе с кострами света / Что теряются тепло / И скрывается комета». Иногда они почти похожи на блатной городской романс: «Ты разве уедешь далеко, / Где зреет в садах виноград. / И сердце страдает глубоко. / Я жизни и солнцу не рад. / Гнетет одиночества дума. / Туманятся скорбью глаза. / Вокруг мне темно и угрюмо. / Горячая льется слеза». Иногда это едва ли не обэриутская поэзия: «Ты знай: сегодня видел шла / С двуногим жеребцом, / Где тротуарная толпа / Плыла тупым лицом. / И понял я, что ты прошла. / Довольная жеребцом, / Как грязной улицей — толпа / С раскрашенным лицом». Порой сквозь эти тексты просвечивает настоящая поэзия Пролеткульта. Но почти всегда это плохая поэзия — или же умелая игра в нее.

С этими парнями вообще редко можно понять, насколько они серьезны. Так, в поздних нефутуристических стихах упоминавшийся выше Гнедов старательно имитирует соцреалистическую, официозную манеру стихосложения — но, сознательно или нет, делает это показательно неумело, словно издеваясь. Так и Олимпов: будучи уверенным в невозможности опубликовать свой лирический цикл, он как будто идет вразнос, старательно выстраивая новую ступень в развитии (или же деградации — как посмотреть) лирической поэзии.

Олимпов обвиняет, угрожает (иногда самым страшным для того времени — ГПУ), умоляет, просит прощения, чтобы снова оскорбить, шантажирует — и приползает на коленях, возносит до небес — и низвергает под землю. Но порой, будто бы случайно, срывается на чистую, почти исповедальную лирику: «Ты не суди, что я пишу стихи, / Что я свои рассказываю боли, / Что я порой сижу без хлеба-соли, / Что у меня дела с толпой плохи. / Пройдут года. Забудешь осужденья, / А к старости бегущие лета / Не вызовут былого возбужденья, / Как зелень — прошлогоднего листа». И неожиданно салонная шутка, альбомный экспромт превращается в гимн Великой Любви, в крик о помощи — концептуальный, искусственно (и искусно) растянутый на триста тридцать одно неравноценное стихотворение крик, направленный единственному адресату.

«Ты замерзла рекой, / Не струишься волной, / Побелела зимой, / Расставаясь со мной. / Я под снегом лежу, / Сохраняясь нутром. / До весны погожу / Воскресать бытием».

Пять кругов Рая

Понятие русского авангарда столь обширно, что под эту шапку с минимальными натяжками можно поместить практически кого угодно из тех великих и смешных людей, кто незадолго до и сразу после двух революций творили собственные утопии. То время породило столь необъятный и все еще недоизученный — в том числе и из-за того, что большая (ударение на ваш выбор) часть материалов или уничтожена вместе с их авторами, или погребена на вечное совершенно секретное хранение в чекистских архивах — пласт культуры, что стоит ждать регулярных открытий. Выход в свет двух книг братьев Гординых как раз из таких открытий, особенно если рассматривать эти книги не с точки зрения истории российского анархизма (который, к слову, тоже еще не до конца изучен), а как авангардистскую литературу. О ней и поговорим.

Обе книги (одна подготовлена издательством Common Place, вторая — «Гилеей») — чудо российского книгоиздания — вышли почти одновременно, независимо друг от друга и друг друга дополняют, потому что, за исключением утопии-поэмы «Страна Анархия» и еще одного маленького текста, содержание их разнится.

Главное для братьев Гординых литературное произведение «Страна Анархия» — поразительный текст, который за шершавым языком плаката, естественным для того времени (поэма была написана в 1919 году), скрывает поразительный литературный эксперимент. Пять главных героев — Я, Рабочий, Женщина, Угнетенная нация и Молодежь — словно персонажи «Волшебника страны Оз» встречаются на дороге, чтобы уже вместе продолжить путешествие в удивительную страну вечного счастья, справедливости и радости, в которую не могут попасть поодиночке. Там их встречает человек, который становится для них Вергилием, объясняющим принцип функционирования страны. Страна эта стоит на пяти горах и пяти морях («пять» — основополагающая цифра изобретенного братьями Гордиными пананархизма) и воплощает светлую мечту авторов о техноутопии, в которой идеальные механизмы работают вместо людей, а люди пребывают в счастье и достатке. Авторы рассматривают механизм с функциональной точки зрения и, в отличие от футуристов, обожествляют не его, а результаты его работы, как бы выстраивая хрупкий мостик от отцов футуризма через Пролеткульт к ранней прозе Андрея Платонова. «Страна Анархия» одновременно похожа на неумелые опыты первых советских фантастов с их дешевыми sci-fi трэш-текстами и на поп-философию, предвосхищающую философские экзерсисы середины ХХ века; это поэтическая проза, за почти детской наивностью которой скрывается глубокая проработанность предмета — каждый, даже самый сумасшедший образ находит подтверждение в теоретических и идеологических текстах братьев Гординых того же времени; это совершеннейшая, в духе лучших образцов русского авангарда, попытка построения утопии планетарного — меньше было не принято — масштаба, но выраженная только в тексте (в отличие от большинства других авангардистских проектов, воплощавшихся и в текстах, и, скажем, в рисунках). Вернее, не только в текстах: эксцентричные братья Гордины были активными участниками событий, принимали участие в Февральской революции и находились в жесткой оппозиции большевикам, издавали газету «Анархия» и уходили в подполье, ездили (как минимум один из братьев) в Гуляйполе к Нестору Ивановичу, бывали ранены и арестованы, то есть проживали активную жизнь, а не только писали тексты.

«Страна Анархия», как и прочие тексты братьев Гординых, — абсолютное порождение своего времени. Они могли появиться лишь тогда, когда появились, а потом канули в небытие, долгое время оставаясь известными лишь редким исследователям раннего советского анархизма. Сейчас, изданные сразу двумя книгами, эти тексты несомненно войдут в канон русского авангарда, заполнив еще одно белое пятно в истории этого модного, но пока непонятого до конца направления, навсегда изменившего все без исключения виды искусства ХХ века.

Что почитать:

О Константине Олимпове: Окурок жизни. Судьба Великого Мирового Поэта в Стране Советов

О Братьях Гординых: Анархизм для детей

Евгений Коган, Горький Медиа, 13 сентября 2019