На прошлой неделе в одном из залов галереи «На Шаболовке» (Объединение «Выставочные залы Москвы») открылся Музей авангарда. Его основательница — историк архитектуры Александра Селиванова. Мы поговорили с ней о музее, реновации, Шуховской башне и ближайших выставочных планах

Саша, в первую очередь хочу поздравить вас и вашу команду с открытием Музея авангарда на Шаболовке. Расскажите, пожалуйста, как у вас возникла идея создания музея и за сколько лет удалось ее реализовать?

Предыстория такая. Когда собирались сносить Шуховскую башню, скооперировалось очень много людей, которые раньше никогда не занимались градозащитной деятельностью — не только историки архитектуры, но и дизайнеры, музейщики, филологи. Получилась потрясающая команда, в которой было много местных жителей. У нас с ними завязались контакты. В те дни мы не только собирали подписи и стояли с плакатами, но и проводили разные культурные инициативы в виде экскурсий, уличных праздников: у нас была задача показать, что весь район цельный и башня неотторжима от него. Это некая ось, вокруг которой формируется район. Именно тогда возникла идея Шаболовского культурного кластера — музея под открытым небом. В идеальном представлении это значит, что весь район превращается в такое место, где показывается наследие авангарда как что-то очень востребованное, живое, что-то, в чем задействованы местные жители. Я впервые столкнулась с ситуацией, когда рядовые москвичи ассоциируют себя с памятником архитектуры, инженерной мысли XX века. Я привыкла к тому, что чаще всего ценность этого наследия приходится доказывать. Оказалось, что жители Шаболовки уже это любят, ценят, ассоциируют себя с этой локацией. Тогда же возникло ощущение, что это чувство нужно как-то материализовать, желательно в виде музея. Так появился Центр авангарда.

Как создавалась экспозиция музея и что легло в ее основу? Откуда у вас появилась коллекция, сотрудничаете ли вы сейчас с местными жителями?

Когда открылся Центр авангарда, мы активно зазывали к нам соседей — местных жителей, в том числе детей, чтобы у них возникло чувство, что это открытое пространство, которое является не только культурным центром, но и местом сохранения памяти, истории района. Мы собирали их личные истории и контакты. За два с половиной года накопилась неплохая база интервью с людьми — не только с теми, кто живет здесь сейчас, но и с теми, кто жил когда-то, кто хранит воспоминания о Шаболовке. Сейчас эти аудиозаписи представлены в постоянной экспозиции Музея авангарда. Еще жители стали приносить нам свои вещи, почти каждый день на протяжении трех лет. Мы собирали их, складывали в коробки, так накапливался материал для будущей экспозиции.

Ключевая фигура, кто принял участие в создании экспозиции, — краевед Илья Малков. Мы с ним познакомились тоже при защите Шуховской башни. Он невероятно любит это место и готов все свои силы, все время посвятить сохранению и развитию района. Собственно, его коллекция дореволюционных и советских предметов и легла в основу музея.

Человек, который впервые пришел к нам, может выразить свое недоумение, спросив: «Где же здесь авангард»? Наша экспозиция рассказывает обо всех аспектах жизни советского и постсоветского человека: об образовании, культуре, организации быта и даже об уходе из жизни. Но, помимо этого, мы показываем «мусор» — так называемую свалку истории. Для меня это очень важно, так как я хотела продемонстрировать ценность этого слоя на таком же уровне, как показывают в музеях черепки XV–XVI веков. Потому что эпоха авангарда так же безвозвратно ушла в историю, и эти обломки, кусочки повседневности сейчас уже столь же ценны.

Наша экспозиция очень много рассказывает о быте тех людей, о том, какие здесь были производства. Именно в разговоре об авангарде это очень важно, так как для большинства наших исследователей, особенно в советское время, ценны были только концепции, а не их реализация. В большинстве книг, знаковых источниках, трудно найти даже упоминание, был ли построен задуманный дом или нет. Потому что для них была важна только идея. А я думаю о субстанции, материи этой истории. Я хочу рассказать, как в домах-коммунах жили, что в них ели, как там выглядели комнаты — показать, как реализовалась идея утопии. Поэтому у нас в экспозиции — оригинальная встроенная мебель, которую удалось перевезти из дома под снос, латунные дверные ручки, книги, игрушки, разные пузырьки, посуда и даже такая смешная вещь, как два таракана в банке. Они были извлечены из старых советских полок — это тоже реальность и тоже история.

Я хочу сказать, что, конечно, хорошо изучать памятники, но, если у тебя на глазах их сносят, совсем скоро тебе нечего будет изучать. Поэтому мне важно этот исторический слой сохранить, музеефицировать.

А что сейчас происходит с Шуховской башней?

Условно ее укрепили, встроили противоаварийный каркас. Ее сразу нужно было начать реконструировать, но этого не произошло. Сама себя она теперь не держит, и в этом неестественном состоянии она перезимовала. Если сейчас убрать эти конструкции, непонятно, что с ней будет. Международный консилиум, на котором мы настаивали, не был проведен. Собственники (РТРС, Российская телевизионная и радиовещательная сеть. — TANR) отказывают специалистам в доступе к башне, не дают ее осматривать и мечтают от нее избавиться. С 1970-х годов они не соблюдали простейшие антикоррозийные меры, даже не красили ее, и теперь для них это балласт. Но сейчас их все-таки обязали что-то сделать, и они выбрали самый дорогостоящий проект реставрации, который должен быть реализован в течение года.

Зная вас, могу предположить, что даже в формате «краеведческого» музея здесь не будет скучно и «тихо». Как будет развиваться музей, какие события вы планируете?

У нас осталось много пустых ячеек в экспозиции, которые будут пополняться, и на следующий год я планирую возможность смены экспозиции. Мы будем готовить микровыставки про каждый дом Шаболовского района, все витрины и ячейки будут обновляться каждые два месяца.

Так как было решено открывать музей в несколько этапов, мы собираемся дополнить экспозицию выставкой о конструктивистской школе на Дровяной площади и о всемирно известном памятнике авангарда — николаевском общежитии студентов (дом-коммуна на улице Орджоникидзе, построенная по проекту архитектора Ивана Николаева. — TANR). В декабре откроется третья часть экспозиции, которая будет посвящена Хавско-Шаболовскому жилмассиву и Донскому крематорию.

Также наш музей уже является центром встреч местных жителей по вопросам реновации, внешнего облика района. Мы помогаем им с экспертной точки зрения, помогаем составлять письма, обращения. Если будет какая-то реконструкция района, мы предоставим жителям исторический материал. Например, в прошлом году мы с волонтером обследовали фасады и узнали, в какие цвета они были покрашены раньше.

Вы упомянули, что абсолютно у каждой вещи, принесенной жителями в музей, есть своя интересная история. Можете рассказать нашим читателям хотя бы одну?

Есть интересная история, связанная с появлением в экспозиции вещей из Даниловского универмага. Когда мы делали книжку про универмаг, совершенно случайно через сайт Relikva (сайт, посвященный «частной памяти»; все желающие могут публиковать на нем фотографии дорогих им предметов и рассказывать их истории. — TANR) мы обнаружили человека по имени Александр Богомолов, который вырос на Мытной улице, прямо около Даниловского универмага, его детство пришлось на конец 1940-х годов. Мама Александра очень любила сына, отмечала его день рождения каждый месяц и дарила ему подарки. Не просто подарки, а купленные в Даниловском универмаге. Значительную часть этих вещей он привез, мы сфотографировали их для книги, и часть из них он подарил нашему музею. Сейчас они выставлены у нас в нескольких витринах — это игрушки, настольные игры, канцтовары.

Раз уж мы затронули тему реновации, не могу не задать историку архитектуры злободневный вопрос насчет «переделки» Москвы. В последние годы возникло ощущение, что московская власть взяла курс на уничтожение архитектуры авангарда (Таганская АТС, конструктивистский квартал на Погодинской, сейчас были попытки снести квартал 1920-х годов на Дубровке). Как вы это прокомментируете?

Могу сказать не только как архитектор, но и как гражданин, что это, конечно, абсолютно антиконституционное действие, противоречащее представлению о праве собственности. Что касается конкретно авангардного наследия, то мне по-человечески совершенно понятно, что люди не видят в этом никакой ценности. Чиновники, принимающие решение о сносе, — это просто люди. Они не выступают ни с какой профессиональной точки зрения, их не интересует позиция экспертов. Мы в этом убедились в ситуации с АТС, когда абсолютно все профессионально-экспертное сообщество сказало: «Это памятник архитектуры, его нельзя сносить», но к нашему мнению не прислушались. В данном случае чиновники выступают как обыватели, которые принимают важные решения, основывая их на личном мнении «нравится — не нравится».

А не нравится потому, что памятники XX века некрасиво старятся, в отличие от всех других. За модернизмом нельзя не ухаживать. Если памятник модернизма состарился, он выглядит плохо. Если 80 лет не красить эти дома, не реставрировать их, они действительно начинают выглядеть как «обшарпанные коробки». И да, все эти годы никто ими не занимался, а сейчас это стало выглядеть безобразно. Во всем мире это не безобразно, везде за этими зданиями следят, красят, реставрируют, и на их примере мы понимаем, что это может выглядеть просто роскошно. Но наши дома доведены до критического состояния. Это одна сторона дела — касающаяся эстетики.

Вторая сторона касается социальной программы этой архитектуры. Данная типология сейчас не востребована. Непонятно, что делать с фабриками-кухнями, домами-коммунами, с огромными общественными залами, когда сейчас людям нужны маленькие кабинетики. Все эти здания имеют ярко выраженную социально-функциональную начинку, которую необходимо адаптировать под нужды сегодняшнего дня или музеефицировать. Но для этого надо проделать какой-то труд, чтобы понять, в чем именно их ценность, а никто эту обязанность брать на себя не хочет — чиновникам гораздо проще здание снести. В Москве ценится архитектура «нарядная», поэтому у нас любят, например, сталинский ампир.

И конечно, все, что связано с обобществлением быта, с деконструкцией традиционной семьи или с идеей освобождения женщины от домашнего труда, — все это непопулярные сейчас идеи. На политическом уровне это не то, на что будут давать деньги и что будет поддерживаться. Поэтому властям не нужны даже разговоры об этом.

На мой взгляд, некоторые идеи архитекторов, предложенные в начале XX века, актуальны и сегодня. Например, в доме-коммуне с малогабаритными ячейками прекрасно жить человеку без семьи, который не готовит дома. Ему действительно не нужна большая кухня, а достаточно иметь просто чайник и микроволновку, то есть все это приспосабливаемо к сегодняшнему дню.

В прошлом году вы, Центр авангарда и галерея «На Шаболовке», получили грант на развитие локальных городских сообществ. Начали ли вы воплощать в жизнь предложенный на конкурс проект, что уже сделали и еще намечаете?

Самый главный проект, осуществленный за счет гранта, — это как раз Музей авангарда. А еще мы планируем выпустить специальные карты-путеводители по Шаболовскому району, на которых будут отмечены архитектурные памятники и дружественные кафе, магазины. Хочется, чтобы люди, которые ведут здесь свой бизнес, тоже ощущали себя частью единого целого, кластера, чтобы они соотносили себя с «брендом» конструктивизма. Например, в Даниловском универмаге есть небольшая постоянная выставка об истории магазина. Когда мы проводим экскурсии, можно завести людей внутрь и показать им эту микроэкспозицию. Моя мечта, чтобы в каждом из этих зданий появился такой мини-музей.

Недавно в галерее «На Шаболовке» открылась выставка-исследование «Сюрреализм в стране большевиков». Ее уже успели назвать «вызывающе кураторской», и вообще это первая подобная выставка об отечественном сюрреализме. Расскажите немного о ней.

Это первая выставка, которая использует вот так слово «сюрреализм». Мы не можем сказать, что эти вещи раньше не выставлялись, значительная часть из них когда-то показывалась, но наша выставка — первая попытка продемонстрировать совершенно определенную часть советского искусства 1930–1940-х годов как элемент такого единого общемирового явления, как сюрреализм. Сложность ситуации состоит в том, что это слово действительно обычно не используется в контексте искусства того времени. Есть всего несколько публикаций на эту тему. Например, статья Ирины Карасик из Петербурга, которая употребляла слово «сюрреализм» по отношению к ученикам Казимира Малевича (Константин Рождественский, Лев Юдин). Есть статья, посвященная фотографиям Бориса Смирнова, которые показаны у нас на выставке; в ней сказано, что его работы — это не что иное, как сюрреализм в фотографии, такой же, как в то время был у Ман Рэя.

Основная претензия к нам состоит в том, что все художники, чьи произведения представлены здесь, работали обособленно и у них не было манифеста. Но мне эта критика кажется не вполне состоятельной, потому что совершенно не обязательно иметь манифест, чтобы быть явлением. Ситуация, в которой существовали все эти художники, исключала возможность манифеста, но они точно находились в некоем едином поле, и то, что они делали, очень похоже на европейские произведения их времени. Это позволяет нам говорить о том, что их творчество — единая картина.

Наша выставка — о том, что наряду с соцреализмом существовали и другие реальные явления. Те, которые до сих пор принято не замечать, потому что это противоречит очень удобной советской системе «соцреализм и авангард». Вот есть прекрасный чистый оцененный авангард, и есть понятный соцреализм. А то, что между ними или параллельно с ними, в эту схему не вписывается.

Принято считать, что европейский сюрреализм очень политизирован. То, что мы показываем, — тоже политическое высказывание, но совершенно наоборот: эти люди как будто жили в другом измерении. Глядя на костюмированные фотографии Алисы Порет и Даниила Хармса, мы не можем себе представить, что это было средой, в которой они существовали. Скульптор Меер Айзенштадт учился во Вхутемасе, но в это же время он скрещивал архитектоны Малевича и Пиранези, то есть находился в собственном поиске. То, что он делал в 1930-е, — совершенно особенные истории, связанные с подсознанием, с бессознательным, с какими-то символическими идеями и образами, которые никак не вписываются ни в какие из существующих схем. То же самое можно сказать и о Борисе Смирнове, и о Павле Зальцмане, и о большинстве наших авторов — все они выпадают, но выпадают в одно и то же место. Поэтому, на мой взгляд, их работы рядом выглядят вполне органично. У каждой вещи на выставке есть подробная экспликация, мы (сокуратор проекта — Надя Плунгян. — TANR) пытались объяснить, почему этот экспонат сюда попал.

Выставка открыта до 23 июля. Что собираетесь показывать после нее?

После нее у нас будет небольшой перерыв, а потом мы планируем проект, который посвящен архитектору Степану Липгарту. Он бывший участник группы «Дети Иофана», которая создает современные проекты, но отсылающие к постконструктивизму и ар-деко. Для нас это повод поговорить об архитектуре постконструктивизма. Это очень близкая тема для меня лично — тема моей диссертации.

Затем, в середине сентября, откроется важный для нас проект о психоаналитической лаборатории Николая Ладовского во Вхутеине. Он проводил опыты на тему восприятия архитектуры и пространства и для этого разработал удивительные инструменты, чтобы каждый студент мог проверять не только свой глазомер, но и разные оптические эффекты. Они известны только по фотографиям, а мы хотим их реконструировать в натуральную величину. На выставке будут представлены пять его инструментов и рассказ о психоаналитической лаборатории, о том, какие опыты там ставились, как и что проектировалось. Это важно именно здесь, потому что весь Шаболовский район построен, по сути, учениками Ладовского.

Следующая выставка — в ноябре. Мы не могли обойти тему 1917 года, но нам интересно показать ее в другом ракурсе. И это будет не канонический взгляд на революцию, а взгляд, выходящий за рамки общепринятого. Записанные воспоминания, рисунки и интерпретация октябрьских событий художниками, которые не вписывались в канон. Я мечтаю показать Александра Лабаса. У него была большая серия «Октябрь», к которой он возвращался всю жизнь. Может, кого-то еще из круга остовцев, то есть художников, для которых революция была важным событием, но они отражали ее совсем не в виде картинок в учебнике.

Анастасия Китель, 20 июня 2017