Сестры Синяковы были известны как музы футуристов — во время Первой мировой их усадьба под Харьковом стала местом притяжения творческих людей. Но сестры и сами активно занимались творчеством. Катерина Яковленко рассказывает о работах самой известной из них — Марии Синяковой.

Сестры Синяковы — Надежда, Оксана, Вера, Зинаида и Мария были не только художницами, но и музами футуризма. Они родились в Харьковской области, в 1913 году переехали в Москву. Еще в Харькове они стали центром притяжения — их любили за талант, обаяние и красоту; в Москве сестры тоже сразу влились в бурную жизнь интеллигенции. Когда началась Первая мировая война, Синяковы вернулись в семейную усадьбу в родной Красной Поляне.

За ними потянулись писатели и художники — у сестер гостевали Велимир Хлебников, Николай Асеев, Давид Бурлюк, Алексей Крученых, Михаил Матюшин, Борис Пастернак, Владимир Маяковский, Дмитрий Петровский, Сергей Бобров, Григорий Петников, Василий Ермилов, Борис Косарев, Евгений Агафонов. Кто-то искал убежище от фронта, кто-то ехал говорить об искусстве или танцевать запрещенный в то время фокстрот, кто-то просто хотел отдохнуть.

По рассказам, сестры никого не могли оставить равнодушным. Но в историю культуры вошли не только воспоминания о жизни в Красной Поляне — одна Мария Синякова создала десятки рисунков и картин, пополнивших наследие авангарда.

Иллюстрации Марии Синяковой украшали и дополняли книги многих побывавших в усадьбе авторов. Среди иллюстраций встречаются шаржи на друзей и знакомых: Анну Ахматову, Сергея Есенина, Валерия Брюсова, Игоря Северянина. Незлобивые, лишенные сарказма портреты пронизаны легкость и любовью — как и все творчество художницы.

Поле и лес — вот школа живописи

Синякова училась в студиях Агафонова, Машкова, Рерберга; была членом харьковских групп «Чертополох» и «Викусь», санкт-петербургского «Союза молодежи». Но художница утверждала, что по большому счету всему научилась сама. «Никто не учил меня рисовать. Это пришло само собой. Родилась и провела молодость среди буйной природы, не тронутой искажениями города. Ароматная зелень лугов, поля, лес, речка в тумане, голубое небо — вот моя школа живописи. Сколько себя помню, рисовала и писала. С натуры. Писала молодых ребят и взрослых мужчин, девушек с лицами Мадонн, женщин, обнаженных. В купальне, в лучах солнца, в тени раскидистых деревьев. Среди животных — коз и баранов. Кто только не позировал мне!» — расскажет Синякова в 1975 году польскому журналу.

Еще до Первой мировой войны Мария побывала в Германии и Франции, где много общалась с художниками. Киевский искусствовед Дмитрий Горбачев пишет, что именно после путешествия в Париж она сказала, что цвет в живописи — это поэзия художника. Работы Синяковой полны света и тепла, в них много голубого, желтого, зеленого. Искусствовед Татьяна Жмурко подчеркивает важность цвета у Синяковой, сравнивая ее творчество с символикой иконописи, где, например, голубой непременно означает чистоту и божественную силу.

В работах художницы отразились некоторая наивность ее взглядов, размеренный ритм загородной жизни, любовь к свободе и открытым пространствам, стремление к гармонии и спокойствию. Возможно, именно из-за тяги к умиротворению Синякова в свое время заинтересовалась буддистской культурой Индии, откуда явно черпала вдохновение.

Любовью, а не войной

В творчестве Синяковой есть яркий гуманистический, антивоенный посыл. Она выступала против насилия над человеком, военной мобилизации, тирании и убийств.

Ярче всего этот мотив прослеживается в нескольких работах под общим названием «Война». В них художница изобразила сцены насилия — преимущественно по отношению к женщинам. Мужские образы играют роль власти, которая творит бесчинства — хватает за волосы обнаженных беспомощных женщин, отрубает им голову, сажает на кол. Такими сильными образами художница хотела подчеркнуть контраст деспотичного управления государством. Женщина здесь — и земля, и страна, и народ, у которого нет сил протестовать. Перед зрителем она обнажена, у нее нет доспехов или орудий убийств, ее сила в природе — а война здесь явление не природное.

Татьяна Жмурко, подчеркивая значимость окружающей среды в творчестве художницы, говорит, что война для Синяковой сродни стихийному бедствию. Именно поэтому война наводит художницу на образы Страшного суда и другие библейские сюжеты. Это отражается и в выборе цветов — активного синего (неба) и красного (крови, зарева). Синякова боготворила окружающий ее мир и не могла смириться с военной реальностью, в которой вдруг оказалась.

В свое время она даже отговорила ехать на войну Хлебникова. Синякова вспоминает: «Он хотел поехать на фронт. Но почему? Потому что моя двоюродная сестра Вера поехала на фронт со своим мужем. Хлебников был в нее влюблен, он даже меня спрашивал: „Куда мне ехать? Поехать ли и мне туда?” Я говорю: „Нет, Витюша, езжайте-ка вы лучше в Астрахань, к родным”». Но Хлебников так и не уехал ни в Астрахань, ни на фронт — а попал в Персию.

Протестуя против войны и утверждая гармонию мира будущего, Синякова стала одной из пятерых подписантов хлебниковского футуристического манифеста «Труба марсиан» (1916). В нем футуристы представлены в виде марсиан, утверждающих новую утопию и новое общество, свободное от всего. Утопия разбилась, когда творчество авангардистов было объявлено неприемлемым и не отражающим реальный мир.

Синяки-голяки

В работах Синяковой часто можно увидеть обнаженные фигуры, в особенности женские («В бане»), а то и вовсе любовные сцены («Влюбленные. Краснополянский мотив», «Сельская идиллия»). Несколько работ называются «Ева» — центральное место в композиции занимает обнаженная женская фигура.

Для Синяковой это было естественно: ведь в мире гармонии должна царить свобода и любовь, в том числе к своему и чужому телу. Мария, как и ее сестры, и в жизни не стеснялась обнажаться — соседи даже прозвали девушек «синяки-голяки» за привычку загорать и купаться голышом. Художница поясняла: «Летом мы загорали на солнце — такого еще не знали в глухой провинции. Хлебников ввел это прозвище в одно из своих стихотворений, но заменил на „синголы“. Комментатор позже написал учено, что речь идет о неизвестном монгольском племени. Смешно. Это ведь о нас». О Марии поэт писал и в поэме «Синие оковы» («окрик знакомый: „Я не одета, Витюша, не смотрите на меня!“»).

Синякова говорила, что сестры часто ей позировали, а одна из «Ев» — возможно, сама Мария. Обнаженные фигуры всегда изображены рядом с идиллической, приближенной к природе жизнью Красной Поляны: со сценами любви, прогулками на лодке, беседами и купаниями. Кстати, купания очень часто встречаются в работах Синяковой — будь то сюжет в бане, на озере или реке. Это свидетельства спокойной, лишенной тревог жизни, посвященной себе.

В 1922-м Синякова вернется в Москву, где ее творчество вскоре затеряется. Лишь в 1969 году, за пятнадцать лет до смерти, художницу «реанимируют» — в частности, проведя в Киеве ее первую персональную выставку. Московский период многое изменит для Синяковой: она будет много времени посвящать работе на полиграфической фабрике, займется росписью игрушек. С годами в ее творчестве будет все меньше той наивности, легкости и гармонии, которую художница черпала в Красной Поляне — куда она уже не вернется.

Екатерина Яковленко, BIRD IN FLIGHT, 4 мая 2020