Март-апрель 1907. Весенняя выставка Харьковского товарищества художников

Весенняя выставка Харьковского товарищества художников (22 марта — 15 апреля и 24 апреля — 3 мая 1907 г.; Городской музей, Университетская горка).

Отзывы прессы

Белоусов А.К. Харьковское художественное творчество // Южный край. Харьков. 1907. № 9066. 22 апреля. С. 6-7.

…..Совершенно непонятно никому, к чему может служить и кому могут причинить удовольствие нелепейшие какие-то точки и кружки, которые посажены по всем частям якобы картины Бурлюков. Бесцеремонное игнорирование природы, нелепый рисунок, безо всякого знания самых элементарных основ строения человеческого тела и пропорций его, грязнейшие краски, одним словом, полное невежество, бьющее на современный эффект — вот дикие приемы означенных художников. Нечто подобное, только более извинительное, можно видеть на заборах в произведениях любителей и на хохлацких рисунках синькою и мелом на ставнях и дверях. Живопись гг. Бурлюков именно и есть того сорта, который так метко охарактеризовал бессмертный писатель, вложив в простодушную и откровенную речь бабы, путавшей ребенка, произнесшей знаменитую фразу: «он, бач, яка кака намалевана, цыть!» <…> От подобного «искусства» нужно отбиваться и руками, и ногами. Пусть гг. Бурлюки узнают, что идеалы искусства никогда не будут состоять в изображении людей в виде истинных чудовищ с ужасными лапами, черно-красного цвета, с шишками на носах, не снившихся даже знаменитому «алжирскому бею»; что публика нуждается в эстетических впечатлениях и что не при всяком случае можно предлагать вместо апельсина гнилую картошку……

……Что означает, например, картина «В деревне», № 8, г. Агафонова? Бедная апокалиптическая лошадь проткнута двумя березами, половина какой-то девки, которая выставила напоказ громадную пораженную гангреною ногу; мужик с оторванною головою и половина не то собаки, не то оторванного рукава. Напрасно г. Агафонов не приложил описания, более подробного, и не изложил истории, по-видимому, землетрясения. <…> № 10 г. Агафонова, это необычайно нехудожественная и совершенно бессмысленная вещь. Вместо лиц — поганые лепешки; сельские кавалеры в каких-то гвардейских шляпах времен Павла Петровича; на возу сидит баба не баба, с разбитою физиономиею, больше похожею на заплесневевший баклажан. Один из кавалеров, очевидно, пополам перерван обвалившеюся стеною. Невообразимая гиль Федорова, № 279 и портрет, — грязное лицо, крайне небрежно сделанное; печать смерти и разложения. Его же тенденциозная (теперь это в моде) «На работе», № 273. Деревянная фигура на первом плане в желтой кофте, плоское лицо, неверная позитура, грязь в пейзаже, уродливая лошадь; во всем диспропорция и никакой поэзии. Но довольно — всей грязи и неуменья не перечтешь……

Митрохин Д. Две выставки картин // Утро. Харьков. 1907. № 113. 6 апреля. С.5.

И здесь есть обычный выставочный хлам, но есть и «исканья»; и это всегда ценно, ибо путем колебаний и попыток художник, конечно, при наличности талантливости и культурности, может достичь значительного и интересного в своем искусстве. Обойдя молчанием бессильное, робкое и безвкусное, я останавливаюсь на том, где есть намеки на истинное искусство. Лучшими из выставленных здесь портретов мне кажутся портреты М.С.Федорова, №№ по каталогу 278 и 279. В них приятный акварельный прием, мягкая «размытость» и местами красивый колорит. В большом «Семейном портрете» Д. Бурлюка (№ 61-) есть удачные сочетания темных тонов, приятно по колориту и приему лицо молодой женщины, такое нервное, но я совершенно не согласен с небрежностью и неряшливостью в выполнении всей картины. Ведь кажущейся бравурностью техники так легко прикрыть собственное бессилие и неуверенность. Отмечу еще светло-зеленый пейзаж с сидящею под деревом женскою фигурою у Л. Бурлюк (№ 93). Вообще же работы г. Бурлюка поражают и своей необдуманною многочисленностью и какою-то разбросанностью живописи; художники эти мечутся в поисках все новых и новых способов выражения, причем очень часто их постигают неудачи. Есть «широкая живопись» в работах Е.Агафонова: «Дама в лиловом», «Портрет А.М.Александрова» и «В деревне». Лишен убедительности и устойчивости в рисунке его автопортрет. <…> Не лишены колористических достоинств пейзажные этюды г. Баранова, лучшие: №№ 24 и 34.

Монокль. Эскизы // Родной край. Херсон. 1907. № 28. 28 августа. С.3.

В городской аудитории открылась выставка картин художников Бурлюк.
Взяв из рук кассирши «каталог» выставки и нечаянно взглянув в открытую дверь зала, я увидел ряд пестрых в крапинки зеленых, розовых и, главным образом, синих полотен с уродливо намалеванными на них деревьями, домами и облаками, портреты каких-то чудовищных, безжизненных и страшных, желто-синих и фиолетово-зеленых девиц, баб и барышень и, наконец, совершенно непонятные загадочные по своему содержанию картинки.
Вдоль этих картин и картинок, долженствовавших представлять «все новейшие течения современной живописи» — импрессионизм, пуантилизм, примитивизм и прочий художественный нигилизм, — прогуливались группами дети, явившиеся сюда с площадки физического воспитания.
И в первую минуту мне показалось, что кому-то пришла фантазия устроить «детскую» выставку, собрать и представить на суд публики продукты детского творчества, перед которыми теперь и прогуливаются их счастливые и гордые «экспоненты».
Ручаюсь, что это было бы не менее интересно и гораздо более поучительно! Вот, например, «крымские виды», очень напоминающие яичницу, приготовленную с ветчиной. <…>
Побродив по выставке и пройдя ее всю взад и вперед раза два, я почувствовал, что волосы на моей голове от страха начинают шевелиться.
— Не картины, а какая-то сплошная фиолетово-сине-лиловая чепуха. Ни намека на какой-нибудь рисунок, ни техники, ни перспективы, — исключительно мазок.
Яркими неприятными мазками налеплены разноцветные краски без всякой гармонии и определенной композиции… В результате такого рода художественных «исканий» является полотно, на котором ничего не разберешь.
— Мазня! — как выразился один посетитель.
— Не мазня, а «новая школа», — саркастически заметил его товарищ.
— Школьничество разве! — свирепо отрезал первый.
Публика на выставке торжественно отсутствует.
Ее заменяют дети и одиноко шагающий среди них г. Бурлюк. Вид у него очень решительный и слегка пренебрежительный. На челе его как бы написано: «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»…
Но, увы, об этих «истинах» ежеминутно напоминают ему подбегающие к нему дети.
— Скажите, что это? — спрашивает один из мальчиков, указывая на яичницу, приготовленную с ветчиной.
- Это? Крымский вид, — уверенно отвечает г. Бурлюк.
— Крымский вид?!? — широко раскрывает он рот и в его глазах отражаются изумление,почтение и ужас.
— А это? А этот — сыпятся вопросы.
— Это? Днепр в тумане. Рано утром… Надо смотреть прищуренными глазами, это декадентская живопись, — поясняет г. Бурлюк.
В зал вваливается какой-то жизнерадостный хлебороб, как будто бы под хмельком. Останавливается и долго протирает глаза, потом говорит спутнику:
— Не иначе, как с «именин»… синее и зеленое все представляется. До зеленого, значит, змия! А, что ты скажешь? Вот, например, борода синяя. Слыхано ли, чтобы борода была синяя?!
— Синяя и есть.
— Верно, значит, синяя? Скажи, пожалуйста!
От синих и зеленых полотен и на меня, наконец, напала сначала зеленая скука, а потом синяя скорбь. Я поспешил к выходу.
У входа, тоже собираясь уходить, стояли два молодых человека.
— Прелесть, что за картинка! — вдруг сказал один из них.
— Где ты видишь?
— А вот та дама… в углу.
— Ааа!
Я оглянулся. Виден был только шлейф дамы. И в меня вперились десятки страшных полотен.
Да, как много напрасно истрачено полотна.

Ист. — А. Крусанов. Русский авангард. Том 1. Книга 1.

1