русская литература до нас — футуристов — была спиритической и плаксиво-худосочной
она кружилась в колесе чорта –
поймать чорта, разоблачить, проклясть
или хоть уныло восхвалить!
спасти кого-то и провидеть полный и решительный конец мира сего!.. литература пропахла лампадным маслом, средневековьем и монахами…
любила она в «черством углу сидеть черные книги читать»
Ах, на волю бы! выше всех церквей и моргов моралина, туда, где колется разреженный воздух
и звякаютрули — аэро о черточки радио!
Развернуть пространства ось,
к хрусткому гому игоюк Зауми –
Зе-це-эй!..
а внизу черные монахи и езуиты ползают,
блох ловят…
как дети в сказке писатели-гувернеры заблудились в трех ангельсках волосиках на голове чорта и не побывав еще в странах слова как такового
были раздавлены клопом чортом…
. . . . . . . . . .
не литература а общество спасения!
сами еще плохие пловцы бросились спасать всех
ибо близок конец миру
тому есть множество знамений
«и клялся Живущим во веки веков, который сотворил небо и все, что на нем, землю и все что на ней и море и все что в нем, что времени уже не будет»
кончилось для людей наслаждение драгоценными розами и вином, кончилась земля и горько-сладкие плоды ее, умерли листья и ресницы, отныне «огонь дым и сера» будут палить блудодействующих и чародействующих «от этих трех язв, от огня дыма и серы выходящих изо рта коней, умерла третья часть людей»
сперва не верилось, преступноватые смеялись и резвились не придавая значения топоту коней у которых головы львов.
но стоило только взглянуть на рты из которых выходил огонь дым и сера и услыхать как рыкает лев как семь громов проговорили голосами своими — чтобы в ужасе убежать от безделушек своих и невинных ребяческих забав.
нечто большее легкомыслия и забав взглянуло в лица их — это был конец мира.
это было царство сатаны блудницы папесоы и смерти пришедших в конец соблазнить и погубить людей.
те чьи числа 2, 40 и 200…
Пан-отец пришедший из-за моря из турецкой земли недобро взглядывает, вынимает иэ-за пазухи черную воду и тянет ее.
и вызывает душу своей дочери казачки Катерины и говорит ей сотканной из инфернальных загробных лучей: полюби меня
но душа непреклонна.
(но — «полюбила я Мурина» говорит уже Катерина у Достоевского)
– Сатана сатана!.. — шепчет пан Данило…
недоброе творится в Украине.
чорт на немецких ножках украл месяц и стало в ночь под Рождество темно и ветрено и холодно.
и человек в восточном халате покупает душу художника,
и среди бела дня в упоительной Украине француз-свинья утаскивает прошение Ивана Ивановича,
и Хлестаков эга столичная штучка на немецких ножках во фраке врет про свое министерство и этим пускает туман глазам простых обитателей ждущих своей погибели…
везде оборотни слухи вертится черт и влезет то в свинью то в пирог то в мелкого чиновника лгуна и сплетника.
Маленький гаденький черный, Кажется взял бы и пальцем раздавил. Не черт а блоха и никак ее не словишь
и хочет Гоголь ударит по струнам людских душ с «не ведомою силой»…
Какой поход на блоху! она радуется и смеется — разве так ловят блох? втихомолку потихоньку ловким и быстрым движением — и вот ее нет!
Но человек в бреду и ужасе не замечает что имеет дело с простой блохой. Она принимает невероятные размеры и формы ее странно дрожат и меняются: по виду это саранча ростом с коня и волосы у ней, как волосы у женщин, а зубы были как у львов. Тем то и страшна блоха что она маленькая а человек в жару и бреду никак не может быстро повернуть рукой и прихлопнуть ее. и. давит его блоха.
на ней были брони как бы брони железные а шум от крыльев ее, как стук от колесниц когда множество коней бежит на войну, вытянув морды…
. . . . . . . . . .
Милая благоуханная упоительная Украина во власти блохи саранк, неверных срацин. И гибнут славные верные сыны Украины: и полковник Тарас и его сын лыцарь Остап
Погибло славное казачество!
И только Гершка худой и длинный как оглобля гримасничает и бегает заплетываясь йогами в длинном кафтане своем и разсказывает и своим и полякам о погибели казаков
возненавидел Гоголь торгашей и особенно «Петровскую Россию» полонивших его Украину и отомстил России «страшной местью» и дьяволским смехом и заколдованным смехом высмеял ее и изобразил на лице ея гримасу страшного колдуна и сам испугался своего смеха
«Смотри — указал ему схимник — буквы твоих книг наполнились кровью»
и убежал от людей колдун, ни пост ни покояния не помогли ему…
Колдун сам превратился в блоху и скрылся от бас в необычайном прыжке
. . . . . . . . . .
Но не все же торжествовать блохе не все шуметь саранче: она все с'ела что было на земле и оставив ее голой пустынной и безлюдной должна умереть и сама.
вот когда настанет ее погибель!
И ничего во всей вселенной
благословить он не хотел
во всей вселенной! в серый пепел пустыни обратилась земля и саранча распустив свои крылья с шумом железной колесницы смерти полетела над землей, оплевывая ее в последний,
и пролетая (через годы и годы) над испепеленными угасшими горами Кавказа саранча заметила среди развалин какую то зелень
и забилось ее сердце насекомого, давно уж не видала она никакой травки никакого листочка и позабыла как то о своем царственном брюхе, а оно как истомившийся Навуходоносор жаждало салата.
и воспела саранча хвалу создателю позаботившемуся о ел брюхе как большой жабы проглотившей вола, и сказала саранча травке:
клянусь я первым днем творенья
клянусь его последним днем
. . . . . . . . . .
тебя я вольный сын эфира
воЬьму в надзвездные края
и будешь ты царицей мира
подруга верная моя…
скромная травка слушала
она была так прекрасна среди диких скал и пепла. Когда то вся земля была покрыта безвкусной травой — тогда дикая красавица затерялась среди возов подруг но теперь
нет, ни единый царь земли
не целовал такого ока…
и саранча с'ела травку, последнюю единственную в сем мире и потом сдохла и сама
Так всеобщею погибелью закончилась борьба земли и блохи-саранчи.
и еще какой молодой земли –
Я начал рано кончу рано…
как не оплачивать такую судьбу?!
она же была прообразом (хотя по странности случившимся позже) гибели другого такого юнаго и прекрасного агнца (Пушкина).
и появился на земле пес
верный страж человека и его жилища и вступил в борьбу со скорпионом — хвостом саранчи.
земля имела в это время вид фантастический.
был например Петербург (про другие города не было слышно) но был он призрачный: проснешься и Петербург провалится в болото.
Это был не город а только болотное испарение и имел он вкус хинина…
и все время лихорадило в нем.
но пес не испугался. больной в лихорадке и бледный вступил он в последнюю борьбу со скорпионом
«Оно было в роде скорпиона но не скорпион, а гаже и гораздо ужаснее и кажется именно тем что таких животных, в природе нет и что оно нарочно у меня явилось и что в этом самом заключается будто бы какая-то тайна. Я его очень хорошо разглядел: оно коричневое и скорлупчатое, пресмыкающийся гад длиной вершка в четыре, у головы толщиной в два пальца, к хвосту постепенно тоньше, так что самый кончик хвоста не больше десятой доли вершка.
мать кликнула Норму, нашу собаку — стройный тернеф-черный и лохматый умерла пять лет тому назад, она бросилась в комнату и стала над гадиной как вкопанная. остановился и гад но все еще извиваясь и пощелкивая по полу концами лап и хвоста. Животные не могут чувствовать мистического испуга если не ошибаюсь но в эту минуту мне показалось что в испуге Нормы было что-то как будто очень необыкновенное, как будто тоже почти мистическое и что она стало быть тоже предчувствует как и я что в звере заключается что то роковое и какая то тайна… вдруг она медленно оскалила свои страшные зубы открыла всю свою огромную красою пасть и приноровилась изловчилась решилась и вдруг схватила гада зубами.
скорлупа затрещала на ей зубах…
вдруг Норма жалобно вдвигнула; гадина таки успела ужалить ей язык. 'с визгом и воем она раскрыла от боли рот…»
мерзкое насекомое больно ужалило пса в язык.
(Норма — закон, принявший образ оперной героини, и паук).
как с больным языком бороться с проклятым скорпионом?
Апокалипсис:
«у ней (саранчи) были хвосты как у скорпионов и в хвостах ея были жала
и дано ей не убивать людей а только мучить…
и мучение от нея подобно мучению от скорпиона когда ужалит человека»
Припадочные, больные ужаленные проходят люди у Достоевского и ближние со смущением прошмыгивают мимо — ужаленные обречены, они уж не от мира сего. и горе ужаленному — на земле ему нет места: днем и ночью воет пес мучая себя и других…
о еслибы снова найти живую плоть и воплотиться! Хоть в осла! хоть в купчиху семипудовую! — Я ослу завидую! — («Идиот»)
да в семипудовую и лучше всего — сколько в ней плоти! в бане бы попариться
«баня все поправит» — недаром говорит народ.
Смотрите как славно парится Исайка — этот представитель вечно живучего племени! каторжане и те парятся.
не жизнь им — а баня!
и когда они парятся то забывают, что на них клеймо. они тоже люди, купчихи семипудовые!
а ужаленный бежит прочь неистово крича, издавая нечеловеческие ослиные звуки… и бежит в истопленную сырую баню с плесенью и пауками по углам — вот она вечность — его вечность его смерть! Ужасная вечность… Плохая бесконечность… с радостью пробежал бы он еще квадриллион квадриллионов лишь найти покой — но напрасно этому не бывать земля убегает из-под ног и «осанна» крикнуть не придется несмотря на все желание
Может и желание смешное и глупое — но кто же осудит ужаленного! не ближние же!
те бегут от ужаленного дабы не чувствовать своего безсилия. Можно любить человечество и и человека, отвлеченного, издали, человека мертвого, но когда пред тобою беснующийся, умирающий — что сделаешь?
Расстрелять как Пушкина,
как Лермонтова,
как взбесившуюся собаку!
Здесь может помочь только чудо, только Один которому все повинуется и перед кротостью Которого смиряются бесноватые, но люди тут безсильны и проклиная всех убегает ужаленный. О, если бы ему встретился хрустальный дворец где пирует самодовольное благополучное человечество (в некоторых сказках об этом разсказывается) с каким наслаждением он пихнул бы его, опрокинул, растоптал. Так сладко помучить, тогда и свои муки были бы в радость все тогда было бы иначе…
и бежит ужаленный ехидною и видит уже «стеклянное море смешанное с огнем и победившие зверя и образ его… стоят на этом стеклянном море держа гусли…» предсмертная усталость и сладость одолевают измученного и грезятся райские сады и слышны гусли и всепрощающий готовится он умереть…
«В любви все сольются» — но когда?
Неужели Катерина — мировая душа — полюбит навсегда Мурина? а полюбив — все примет?
Нет, нет –
«смирись, гордый человек!..»
но ближние не знают не верят и боятся подойти к нему…
ибо не было меры и числа в движениях его и словах, и в его чрезмерном умилении люди чуяли неладное.
это был ехидный выходец из иного мира, где человеку трудно дышать — не хватает воздуха…
в такой утонченный болезненно сонный мир ехал пред смертью и Тургенев: сны виденья сладость инфернального существования, безплотного и неземного наполняет его мало понятные современникам повести последних лет…
Но появились Успенский Решетников Короленко и Горький.
и пришли люди от земли пришли мужички в русскую пустыню со своими «типами» и посмотрели: сколько нечисти развелось там. это надо вывести а то «ен закуса'т» — решили мужички миром и скопом принялись за скопское дело — ловить блох собирать саранчу в дырявое решето
неуклюже допотопными способами решили исправить мир. Но удивлялись: ен прыткий никак в руку не дается. пробовали к старухе колдунье обратиться — тоже дело не ладилось и сочилась их совесть дырявым решетом… Плюнули мужички и решили так жить небось всех не с'ест– об'естся! свернулись мужички калачиком да так на голой земле и улеглись и храп пошел такой что по всей планиде загудело.
. . . . . . . . . .
жил неподалеку один чувствительный барин и такой был аккуратный — чуть где увидит пылинку или блошку — крик на весь мир подымет:
Как можно чтоб я спокойно сидел и кушал когда такая нечистота!
скорей созвать собрание! всех артистов инженеров адвокатов пусть ловят блоху,
пусть вычистят все до последной пылинки ибо так жить нельзя!
Смеялись мужички: барское дело!
Не понимали спокойные люди о чем кричит его сиятельство
грязь, везде грязь везде блохи! — вопил между тем неженка — ваша культура и ваши науки это грязь! и ваша любовь и ваша жизнь и все! как вы можете жить, если все это замечаете?.. почему вы не мучаетесь?..
и стал неженка искать себе на земле места.
куда не заглянет — везде плохо.
Вы что тут делаете? — спросит у солидных господ
– Развратничаем!
– а эти что делают?
– Комедию ломают дурака представляют ваше сияство!
– а эти что делают?
– микробу этакую в мелкоскоп от вши взяли…
Так жить нельзя вскричал длиннобородый граф сколько еще на свете живых блох и вредной саранчи а эти чем занимаются!?! Бросьте все, учитесь блохобойству! а? — грозно переспросил граф. И взяв посох и гневно оглядываясь ушел к мужичкам
– что вы милые делаете?
– так что оченно трудимся
– а что блошка какая нибудь там не мешает вам?
– Какая там блошка тут шилом не продерешь кожи — она шлифованная!
– вот это люди! подумал граф — вот где жить можно! все у них чисто, светло
Примите и меня в артель хочу тоже потрудиться
– что же становись каши небось ваше благородие много не с'ест? она у нас без масла!..
Так боровшийся всю жизнь с блохою кончил непротивлением ей!.,
а у мужичков так и застряло во ртах:
на чаек бы с ихней милости!
. . . . . . . . . .
но тут вынурнул зверь из морской бездны с лицом моржа и черным голосом вскричал:
отныне царство блох наступило…
она сидит на троне…
а блоха недотыканная положив руки на ручки кресел говорила:
я вам внимаю мои дети
воссев на отческий престол
душ скольких мне услышать Нети
позволит подданных глагол
«чур чур чурашки буки букашки веди таракашки» шептал Салогуб и потом гнусаво запел о смерти
золотой дракон развернулся и спустился с неба чтобы одеть ему на голову горшок бывший в употреблении.
«Торжественность момента» нарушил пискливый голос Мережковского увешанного куклами старинными гравюрами и картинами:
«дьявола продаю! за копейку чертик Гоголя, за ½ копейки сверхчеловек Лермонтова! Мистический сферический… Подходите, богомольчики, кликушечки, блохоборчики!..»
Кузьмин Бальмонт и Брюсов следуя обычаю мух деловито оставляли жирные следы на всех старинных изображениях героев древности…
разбуженная саранча сонно схватила Салогуба и пожевав губами изблевала его и вышел он из ее рта сморщенным рыхлым и бритым.
и стал он отфыркиваться:
мечты — обман и сон!
и закартавил триолеты земле.
Блох с Белым положили головы своя и плакали, а Мережковский укорял их:
продали революцию черту,
он нацустил на вас Цусиму и Порт-Атур, он с'ел ваш театр и башмаки, культуру и семью… кто с'ел ваш ужин?! ха-ха-ха!
З. Гиппиус скрипуче подхихикивала.
как будто в стороне от всех сидел меленький чех (Чехов) так любивший рыбную ловлю и думавший выудить всех чертей из российского болота…
. . . . . . . . . .
Чорт! — кто-то закричал сбоку — сам черт! берегитесь, — А-н-а-т-е-м-а!
а насмешливый голос отвечал ему:
– не страшно! –
и в самом деле никакого черта не было и неудачный пастух Андреев так и остался лгуном.
чтобы утешить его хоть несколько А. Ремизов надул игрушечного чертика украденного на «вербе» и тот запищал вздрогнул и вытянулся.
Так кончился черт у русской литературы а с ним и сами литераторы оплакивающие его как безутешные вдовы
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
на смену русским литераторам пришли речетворцы — баячи будетляне — и сразу превратили черта в дворника
черти ля страшны будетлянину? как господин нисходит в ад — и там смятение, подземные в затруднении: –
их палец тщился начертать
мои земные пять имен
но легче коготь поломать
чем отгадать как я клеймен
Огонь и муки мне нипочем
и стиснув зубы хулу шепчу
под тонким жалящим бичем
смелюсь тихонько палачу
и бес стал пятиться невольно
заметив что глумлюсь шепнул
себя щипая больно
тебе я предаюсь…
(а крученых «полуживой»)
не случайно в литературе до нас разлито адское сладострастие (негр Пушкин, мрачный корнет Лермонтов, тайный огонь Гоголя и т. д.)
Достоевский пес но он же и сладострастное насекомое! и восхвалявший беса Ф. Сологуб воспел в последний и грязное извращенное сладострастие (таков же А. Ремизов — насекомое)
но у писателей до нас и сладострастие ненастоящее. у них не есть а лишь хочу.
уж подлинно «символизм»
с победой над адом покоряется и украшение его: любовь-сладострастие
Тебе навеки я отдадена
вияся ведьма изрекла
и ветр и зверь и дева-гадина
касались моего чела
(«Полуживой»)
И шалунья слава и богатства этого мира стали иными — стали пустым местом
меня венчали черным знаком
и уксус лили на язык.
копьем украсили и паки
вознесся дикий крик
(«Полуживой»)
ненадежен и сам ад. ему так легко погибнуть в своем коренном сладострастии — муки и случая.
Гибель страстно играющего в карты подземелья мы видим с ясностью:
…и скука тяжко нависая
глаза разрежет до конца
все мечут банк и загибая
забыли путь ловца
. . . . . . . . . .
все скука угнетает
и грешникам смешно
дрова в камине угасают
и занавешено окно
(«Игра в аду» Крученых-Хлебников)
указав на этот конец конца, баячи будетляне в своем тверчестве уже исходят от других вещей целей и замыслов.
мы даем новое искусство –
без моралина
и без чертяковщины!..
А. Крученых.
1913–1922 г