Статья начинается с утверждения, что литературной критики как таковой в настоящее время нет, так как современные критики — «вурдалаки гробокопатели станичники паразиты» — «любят сводить счеты или заниматься политическим да семейным сыском и всегда оставляют вопросы слова в стороне». Неудивительно поэтому, подытоживает автор, что «нас, баячей будущего, забрасывают грязью “критичек”».
По мнению Крученых, до них «не было словесного искусства, были жалкие попытки рабской мысли воссоздать свой быт, философию и психологию (что называлось романами, повестями, поэмами и пр.) были стишки для всякого домашнего и семейного употребления, но искусства слова не было».
Предшественниками «делалось все, чтобы заглушить первобытное чувство родного языка, чтобы вылущить из слова плодотворное зерно, оскопить его и пустить по миру как “ясный чистый звучный русский” хоть это был уже не язык, а жалкий евнух, неспособный что-нибудь дать миру».
Поскольку после былин и «Слова о полку Игореве» словесное искусство падало, закономерен призыв «бросить с парохода современности» Пушкина, Толстого, Достоевского и пр.
Слово было в кандалах и подчинялось смыслу, т. е. всеми признано было, что «мысль диктует законы слову, а не наоборот». «Мы указали на эту ошибку, — пишет Крученых, — и дали свободный язык, заумный и вселенский.
Через мысль шли художники прежние к слову, мы же через слово к непосредственному постижению».
«В искусстве мы уже имеем первые опыты языка будущего. Искусство идет в авангарде психической эволюции. В настоящий момент у нас есть три единицы психической жизни: ощущение, представление, понятие (и идея), и начинает образовываться четвертая единица — «высшая интуиция» (Tertium Organum П. Успенского).
«В искусстве мы заявили: СЛОВО ШИРЕ СМЫСЛА, слово (и составляющие его — звуки) не только куцая мысль, не только логика, но, главным образом, заумное (иррациональные части, мистические и эстетические)…».
«Зачем заимствовать у безъязыких “немцев”, когда есть великолепное свое?
Русские читатели привыкли к оскопленным словам и уже видят в них алгебраические знаки, решающие механическую задачу мыслишек, между тем все живое, надсознательное в слове, все, что связывает его с родниками, истоками бытия, — не замечается.
Искусство же может иметь дело лишь с живым, до покойников ему нет заботы!»
Все это, уверен автор, понимали и сами писатели, и ссылается на А. Фета («О если б без слова сказаться душой было можно?») и Ф. Тютчева («Мысль изреченная есть ложь»): «Почему же было не уйти от мысли и писать не словами-понятиями, а свободно образованными? Ибо если художник бессилен — значит он не овладел материалом!..»
На то, чего так и не смогли сделать писатели, решились русские сектанты. «Обуреваемые религиозным вдохновением (а вдохновение всегда возвышенно) они заговорили на языке “духа святого” (по собственному их великолепному выражению), пили “живую воду”.
И вот получилось новое слово, которое уже не ложь, а истинное исповедание веры, “обличение вещей невидимых”».
В то же время, указывает Крученых, «удивительная бессмысленность наших писателей, так гоняющихся за смыслом. Они, желая изобразить непонятность, алогичность жизни и ее ужас или изобразить тайну жизни, прибегают все к тому же (как всегда, как всегда!) “ясному четкому” всеобщему языку…
Мы первые сказали, что для изображения нового и будущего нужны совершенно новые слова и новое сочетание их… сочетание слов по их внутренним законам, кои открываются речетворцу, а не по правилам логики и грамматики…»
Современные живописцы, как ему кажется, поняли следующее:
1) «движение дает выпуклость (новое измерение) и что обратно выпуклость дает движение»;
2) «астральная перспектива дает новое четвертое измерение (сущность кубизма)».
Современные «баячи» открыли, «что неправильное построение предложений (со стороны мысли и гранесловия) дает движение и новое восприятие и обратно — движение и изменение психики рождают странные “бессмысленные” сочетания слов и букв.
Поэтому мы расшатали грамматику и синтаксис, мы узнали, что для изображния головокружительной современной жизни и еще более стремительной будущей — надо по-новому сочетать слова, и чем больше беспорядка мы внесем в построение предложений — тем лучше».
Подтверждая свои мысли, Крученых приводит примеры «неправильностей» в построении речи из своих текстов, произведений Гуро и Хлебникова. Он выделяет следующие варианты «неправильностей»:
1. грамматические неожиданности (несовпадение падежей, пропуск разных членов предложения);
2. звуковая неожиданность (еуы, рлмктжг);
3. неожиданности словообразования: «Сумнотичей и грустителей…» (Хлебников в сб. «Союз молодежи. Сб. III»), смысловая неправильность (в развитии действия): «забыл повеситься лечу к америкам…» («Взорваль», «Петух мудрости»);
4. неожиданность сравнений: «стучат огнем кочерги…» («Мирсконца»), а также неожиданности размера, рифмы, начератния, цвета и положения слов etc.
«Наша цель, — пишет автор, — подчеркнуть важное значение для искусства всех резкостей, несогласов (диссонансов) и чисто первобытной грубости».
На замечания критиков (А. Е. Редько, А. Бенуа, В. Брюсова) Крученых отвечает: «И все преподносят свои советы, свою чахлую бескровную философию, не подозревая, что она лишь неудачная поэзия (что хорошо известно бывшим пророкам!)…
До нас было скучное тягучее повествование (3000 страниц), которое претит современной стремительной душе, воспринимающей мир живо и непоредственно (интуитивно), как бы входящей в вещи и явления, трансцендентное во мне и мое, а не сидящей где-то в стороне и слушающей одни описания и повествования.
Наши новые приемы учат новому постижению мира, разбившему убогое построение Платона и Канта и др. “идеалистов”, где человек стоял не в центре мира, а за перегородкой.
Раньше мир художников имел как бы два измерения: длину и ширину; теперь он получил глубину и выпуклость, движение и тяжесть, окраску времени и пр. и пр.
Мы стали видеть здесь и там. Иррациональное (заумное) нам так же непосредственно дано как и умное.
Нам не нужно посредника — символа мысли, мы даем свою собственную новую истину, а не служим отражением некоторого солнца (или бревна?).
Идея символизма необходимо предполагает ограниченность каждого творца и истину спрятанной где-то у какого-то честного дяди. Конечно, с такой предпослыкой откуда же взяться радости, непосредственности и убедительности творчества?»
Характеризуя своих противников, Крученых пишет: «Символизм не выдерживает взгляда современной гносеологии и прямой души. Чем истина субъективней — тем объективнее. Субъективная объективность — наш путь. Не надо бояться полной свободы, если не веришь человеку — лучше не иметь с ним дела!
Мы рассекли объект!
Мы стали видеть мир насквозь.
Мы научились следить мир с конца, нас радует это обратное движение (относительно слова мы заметили, что часто его можно читать с конца, и тогда оно получает более глубокий смысл!).
Мы можем изменить тяжесть предметов (это вечное земное притяжение), мы видим висящие здания и тяжесть звуков. Таким образом мы даем мир с новым содержанием…». «Творчество всегда вдохновенно, бог может быть черный и белый, корявый и многорукий — он тайна, но не нуль, хотя бы и повторенный сто раз подряд.
Итальянские “забавляющиеся” футуристы с бесконечными ра та та ра та та уподобляются метерлинковским героям, думающим, что дверь, повторенная сто раз, преображается в откровение.
Эти механические ухищрения — бездушные, однообразные — ведут к смерти жизни и искусства.
Не с целью дразнить читателя трещащей путотой и надоедливым лаяньем, а изыскивая все новые способы изображения скрещивающихся путей, бросающих нас, искателей будущего, в трясины и пустоты, мы выбираем коварные, сбивающие с толку своей неожиданностью подъемов и спусков новичков. В искусстве может быть несоглас (диссонанс), но не должно быть грубости, цинизма и нахальства, что проповедуют итальянские футуристы, — ибо нельзя войну и драку смешивать с творчеством.
Мы серьезны и торжественны, а не разрушительно-грубы…
Мы высокого мнения о своей родине!»
Значительное внимание уделяет Крученых проблемам формотворчества. «Новое содержание, — утверждает он, — тогда лишь выявлено, когда достигнуты новые приемы выражения, новая форма.
Раз есть новая форма, следовательно, есть и новое содержание, форма, таким образом, обусловливает содержание. Наше речетворчества вызвано новым углублением духа и на все бросает новый свет. Не новые предметы (объекты) творчества определяют его истинную новизну. Новый свет, бросаемый на старый мир, может дать самую причудливую игру».
Заметки об искусстве
Начав с краткой характеристики «прежних» — Тургенева, Лермонтова, Пушкина, Крученых переходит к анализу творчества современников, как литераторов (Брюсов, Айхенвальд, Чуковский), так и художников (напр. А. Б. (А. Н. Бенуа?), Н. Гончарова, братья Бурлюки и др.).
«Нравится мне, — пишет Крученых далее, — искренность и глубокая преданность Д. Бурлюка будетлянскому искусству». Серьезными представляются автору заметок картины Н. Бурлюка: «Не только наши Бубновые Валеты и слащавые лучисты, но и французы с их неискоренимым устремлением к НЮ (хоть бы изображали они и ножку кровати) не достигнут этой глубоко русской мощи».
Столь же высоко ценит Крученых картины К. Малевича («…подобное же создание чисто русской непримиримости»). Положительной оценки удостаивает Н. Гончарову с ее «глубокой душой»; поэтому, как ему кажется, художница и «производит впечатление христианской мученицы». «О. Розанова, — продолжает Крученых характеристику современных художников, — умеет вносить женское лукавство во все “ужасы кубизма” — что поражает своей неожиданностью и многих сбивает с толку».
В заметках дана оценка сб. VIII эгофутуристов: «Скудельному сосуду, эгоблудистам, не повезло: их опять не заметили, спутали, обидели! В VIII своей книге они жалуются на г. А. Е. Редько, написавшего статью об эгофутуристах, а между тем ни слова об эгоблудистах. Естественно!
Даже г-ну Редько ясно, что “Пб. Глашатай” никогда футуристом, а тем более баячем будетлянином, не был. (Об этом см. и ст. Городецкого в “Речи” от 1 отк. 1912. № 269.)»
Негативно характеризует Крученых издания символистов: «Грифа», «Скорпиона», «Мусагета»: «Ужасно не люблю бесконечных произведений и больших книг. <…> Пусть книга будет маленькая, но никакой лжи <…>. <…> большие белые листы… серая печать… так и хочется завернуть селедочку… и течет в этих книгах холодная кровь…».
В заметках автор пишет и о футуристической опере «Победа над Солнцем».