В Стране Нарзании
После крымской весны 1916 — многих лекций — выступлений со стихами — Поэт в мае вернулся на Каменку с гостьей — товарищем Лидой из Ялты — светлой, утренней птицей из гнезда Яйлы.
Лида прогостила две недели среди сосен Каменки и улетела домой, к морю.
Поэт работал над новыми стихами: закончил большую поэму в стихах — Моя Карьера, написал несколько статей по истории футуризма, о Давиде Бурлюке, В. Маяковском, А. Крученых, Хлебникове.
В эти дни Ему особенно хотелось горячо видеть своих друзей на Каменке: почитать стихи, поораторствовать об Искусстве, пофилософствовать о жизни Поэтов, помечтать о изданиях Своих книг.
На Каменке были все в сборе: Алеша с Марусей — с Лелькой, Соня, Витя, Саня, Тася, Фая и племянница Поэта Маруся Кибардина.
В средине июня Володя Гольцшмидт затеял в Перми лекцию о футуризме на бульваре, в новом Собраньи, которое сдали нам для открытия Нового зала.
Лекция прошла успешно: наполнила только молодежь.
После лекции Поэт разом решил ехать на Кавказ, в Кисловодск.
Сел на пароход.
Володя Гольцшмидт проводил футуристически: он отъехал от пристани на пароходе вместе с Поэтом, а на средине Камы попрощался с другом и в костюме бросился в воду вплавь — пить кофе домой — и еще успел вытащить в воде из кармана платок и помахать.
Поэту очень понравилось (спасибо Тебе Володя за всё на свете заботливое.)
Публика конечно была в ужасе: плоские головы осудили Молодость, Пермские газеты выругались — зачем нарушать порядок установленных (полицией что ли) проводов.
Ах эта могильная тьма всяких пермских газет — безграмотное общество интеллигентов, союз плюющих на Вольность неудачников.
Чорт с ними.
Какое до них дело Поэту — чьи небесные глаза цветут на Пароходе Современности.
Сердце звенит песней пролетающого.
Крылья хрустально-шелково шелестят.
В Кисловодске Поэт снял большую комнату с террасой у милых хозяев Зажницких.
Скоро приехал в Кисловодск Володя Гольцшмидт и начались гастроли-лекции.

Пятигорск — Кислозодск — Есентуки — Железноводск.
Газета — Кавказский Край — яркого журналиста Петросяна встретила Поэта празднично культурно.
Петросян — армянин, истый демократ вольной широкой души.
Другая газета — Пятигорское Эхо — отнеслась к гастролям тоже внимательно, но сдержанно — по стариковски.
Гастроли всюду одна за другом стали повторяться, обвеянные крупным успехом.
Спрос на книги Василья Каменского достиг великих размеров, но все изданья уже разошлись давно и я — Его издатель — этому радовался, а тут загрустил; книг Его небыло.
Поэта замучили записываньем стихов с Его слов, особенно нравились: Железноводская лань, Полет, на Великий Пролом, Стенька Разин, Персидская, Крым, Кисловодск, Соловей, за вольную Молодость.
Отрывки из поэмы — Моя Карьера — знали и читали очень многие.
О ты судьба моя Поэта
Искусства русского артиста.
Ты слишком оперно воспета
Моя карьера футуриста.
И я нежалуюсь на Пермь свою –
На Каме трудно жить Культуре
Ведь все равно я первенствую
В Российской литературе.
Поэт — Мудрец и авиатор,
Помещик — лектор и мужик,
Я весь — изысканный оратор,
Я весь последний модный шик.
И ты цвети — Моя Карьера
Я неустал еще чудачить
Ведь — знаю — скоро для примера
Я от людей уйду рыбачить.
И где нибудь в шатре на Каме
Я буду сам варить картошку.
И — засыпая с рыбаками –
Вертеть махорочную ножку.
(Девушки босиком.)

Поэту на сцене подносили цветы, подарки, дорогое вино.
На лекциях перебывало народу тысячи.
Среди публики было очень много артистов Искусства приветствовавших Поэта.
Тогда Он встречался с М. Комаровой. Н. А. Теффи, Дальским, Балиевым, Гнесиным, Рахманиновым, Качаловым, Гельцер, Дуровым, Сытиным.
Друзьями Поэта были девушки и вся молодежь.
Этот сезон блестяще показал Поэту и его друзьям, что Василий Каменский одна из вершин кавказского хребта Мирового Искусства и что имя Его взнесенно, Крылопейно, раздольно, напевно.
Это говорю Я — вдохновенно и гордо Его корабль, носящий Поэта но океану скитаний.
Каждую секунду я жду Его голоса:
– Дальше.

Поэт у колонн кофейни — в парке нарзанном — сидит за столиком, пьет кофе, докуривает сигару и грустинно-одиноко шепчет мне:
– Дальше

Я понимаю этот жуткий, но четкий, но резкий, но освободительный жест футуриста:
– Дальше.

Я преклоненно чую.
В самом деле — во имя высшого сознанья, во славу благодарности Мудрецу Духа я подвижнически взываю:
Вот перед нами — Великий Поэт это Он подарил нам Карнавал творческих радостей, ярчайшую Карусель Преображенья, расцветность Вечной Весны, стремительную Волю к Полетам, энергичное ощущенье Культуры, трепетную Любовь к Песням — это Он создал нас девушками и юношами и окрылил нас вдруг Молодостью, надеждами, возможностями.
Поэт — мильонер поющого Духа — роздал все свое духовное богатство и ждет.
Он ждет ответа.
А что Ему дали в ответ.
Одиночество, шум славы, разговоры, рецензии в газетах, улыбки, упреки, зависть, остроты, ревность, дешевую критику, безразличье, несколько новых знакомств, друзей и врагов моды футуризма, спрос на Его книги, деньги.
Словом все то, что окружает знаменитую личность.
Это все то, что Ему совсем чуждо и ненадо, совсем не то, не так, ложь, ерунда.
Гения Духа оскорбляет мещанство, угнетает невежество буржуазии в Искусстве, давит царящая пошлость, сжимает сердце безпросветный эгоизм окружающих.
Поэту нужны духовные друзья, чудаки, энтузиасты, орлы, урожайные таланты, рыцари гениальных возможностей.
Где их искать, как собрать: ведь Поэт знает, что они есть, может быть близко, Он зовет, кричит — как одинокий лебедь, — верит, горит, ждет.
И если ненаходит — тоскует нестерпимо — с тихим отчаяньем говорит:
– Дальше.

Но никогда никого Он неосуждает, неосуждает, неосуждает, неосуждает, нет.
Межсловие Анонимного Автора
И это только говорится — Анонимного Автора, а на самом деле (разоблачаю явочным порядком во славу Его Личности) — Это — Николай Дмитриевич Филиппов, чьё поэтическое вниманье к Поэту Василью Каменскому гордо заставляет меня на этой странице дружески обнять и расцеловать Николая Дмитриевича.
Он — из единственных-таинственых.
Он чует Его духовно-хрустально.
Он знает Его астрально.
И Поэт ультра-фиолевыми лучами глаз — когда в глубокой комнате Прасковьи Ефимовны поет Стихи Свои — провидит кроткую душу Анонимного Автора, душу взлетевшую до чудесного ожерелья из напевных строк:
(Портрет с натуры — анонимного автора)
В лазури взмахнула крылами
Серебристая чайка — мечтайка.
Мечты окрылилися снами
И мчится лазурная чайка.
Из блеска нечайных мечтаний
Несутся чудесные блестки
Дым взмахов случайных взлетаний
Дымится как дым папироски.
И чистые чайные розы
Становятся в странные позы
Как будто маркизы и лэди
Попарно на званом обеде.
С цветами и бальные платья
Брильанты бокалы улыбки.
Но вот под напевом заклятья
Все лица становятся зыбки –
Становятся розами лица
Поют заливаются скрипки.
Летит белокрылая птица
Каменский на ней словно Будда
Недвижно и радостно мчится.
Веселое милое Чудо.
С глазами кобальто-жемчужными
Но светлыми словно ненужными
Он пристально белой улыбкой
С походкой спокойной но шибкой
Взял в руки звучаль семиструнную
Он песню запел огнерунную
Юнную
Лунную
Грустинную
Длинную,
А из песни рубиново — алыми
Сверх конями как золото чалыми
Огнегривыми
Игривыми
Выбегают напевы блистальные
Хрустальные
Чеканные
Благоуханные
Из лучей свето сеть заплетается
Улыбаяся солнце качается
И Поэт его ловит любуется
С нежным солнышком нежно целуется.
И берет его белым крылом
И уносится в небо орлом.
На землю он смотрит качаясь на радуге яркой
А радуга в небе легла семицветною аркой.
Он пляшет на ней и бросается в небо сразбегу
И ловит в объятья звезду лучезарную Бегу.
Похитив звезду он несет ее в свой кабинет
И бережно в синем футляре на полку кладет.
И снова летит он на белый речной Пароход.
Вот это Каменский — мечтательно звонкий Поэт.
Анонимный автор.
Славный Друг Поэт, я нежно взволнованно благодарю Тебя за этот звучальный порыв во имя Его вершинное.
Я ведь знаю:
В расцветных долинах грядущих дней Ты еще не раз в ответ услышишь о Чуде, посланном Тебе в подарок Васильем.
Тифлис — Иван 3аикин
Из Кисловодска мы дали одну гастроль во Владикавказе, а вернувшись мы — я с Володей Гольцшмидт — подписали контракт с дирекцией Казарова и Акопова гастролировать по Кавказу.
Трехмесячная нарзано-искристая жизнь кончалась.
Ах минеральные вы — светловодные
Вы жизнедатные источники сил
Соки земные нарзанно холодные
Вас до чудес каждый гость возносил.
Все у источников будто на празднике
Полные чары искристое пьют
И вспоминая о звонком экстазнике
Звонкие песни мои разольют.
(Девушки босиком.)
За это время Поэт побывал на Эльбрусе (верхом), Бештау, Бермамыте, Машуке, Джинале, Нарзанной Долине, на Казбеке — по военно-грузинской дороге.
Был на местедуэли Лермонтова — любимца Поэта в юношестве.
Он написал о Нем стих, напечатанный тогда же у Петросяна в Кавказком Крае, где впрочем были также напечатаны: Кисловодск, Есентуки, Железноводская лань.
В Железноводском парке
Я встретил девушку
Мечту грустинницу
Мечту венчаль
В поэмах — ласках переливницу
В прикосновениях звучаль.
(Девушки босиком.)
В конце августа Поэт опьяненный не меньше Кахетинским, чем девушками оставил, Кисловодск.
Его несовсем трезвое состоянье облегчило отъезд.
Дальше.

На автомобиле от Владикавказа Он поехал по военно-грузинской дороге — вдоль шумного Терека — Дарьяльским ущельем — через Крестовый перевал — долиной Ярагвы — до аранжерейного Тифлиса.
В Тифлисе Поэт поселился зимовать.
Я снял уютную комнату на Кипиановской 8 в грузинской милой семье Кучихидзе, где Он немного научился грузинскому языку.
Салами артивепс
Салами футуризм.

Ряд гастролей в Тифлисе и вокруг: Баку, Кутаис, Батум (контракт) дали Поэту здесь горячее кавказское шумное вниманье.
Кавказское слово — послучаю приезда Поэта напечатало Его стихотворенье — Тифлис и ряд статей, посвященных Его выступленьям.
Такое же сердечное вниманье оказали Ему: Оризон, Сахалхо-Пурцели, Закавказская Речь, Тифлиский Листок и другие многие газеты столицы.
Конечно много и острили — особенно популярный А. И. Канчелли, Н. Захарова, Букштейн, Н. Дундарова.
Критик Я. Камский в Закавказской Речи чутко, культурно, тонко писал о Нем фельетоны.
Согретый исключительным вниманьем Поэт решил напечатать здесь книгу стихов — Девушки Босиком, матерьял для которой имелся в изобилии.
В цирке Ефимова — выступал чемпионат лучших мировых борцов, среди богатырей был знаменитый борец и авиатор Иван Заикин: еще будучи студентом Поэт был его горячим поклонником в Петрограде.
Встреча двух чемпионов Тела и Духа — Ивана Заикина и Василья Каменского состоялась в духане за кахетинским с лезгинкой.
Вскоре они близко — два бурлака Волги да Камы — подружились и почти нераставались.
Поэт постоянно ходил в цирк и хорошо познакомился с товарищами Заикина: Иваном Поддубным, Алексеем Кельцовым (арбитр и талантливый яркий парень), Клеменсом Булем, Вахтуровым, Святогором, негром Ципсом, Яковом Лешим, Манькой со всеми артистами цирка, среди которых остро выделялся замечательный клоун — гимнаст Донато — всеобщий любимец.
Поэт чаще и чаще стал вспоминать Свою рыцарскую клятву в детстве — во что бы то нистало послужить в цирке артистом.
Для пробы Поэт в день бенефиса друга Заикина неожиданно для всех появился на арене перед публикой в кругу чемпионата с хартией — Он сказал приветную речь бенефицианту Заикину и прочитал ему Свое стихотворенье — экспромт.
Ты весь рассейский парень ясный
Своим могуществом ты пьян
Своей стихийностью прекрасный
Как Стенька Разин атаман.
(Девушки босиком)

Заикин во истину обладает изумительной интуитивной стихийностью — в его размахе чувствуется волжское раздолье бурлака — мудреца — поэта.
Искренность, внутренняя талантливость, сердечность Заикина очаровали Поэта — впервые встретившего в жизни феномена Интуиции, которая дает Заикину чудесную духовную широту и яркую образность.
И дружбу с Поэтом (известно также что Заикин давний друг Куприна) — Он сказал:
– Заикин — слон с душой поющей девушки.

Неожиданно в Тифлис приехал А. Куприн прочитать лекцию — Судьба Русской Литературы.
А. Куприн, Василий Каменский и Заикин дружно слились в Кахетинский триумвират и духаны расцвели и закружились в виноградных возможностях.
– Ай шени-чериме.
Осенний сезон в цирке Ефимова (ныне построен новый — зимний цирк) кончился, чемпионат во главе с Заикиным перешел в другой зимний цирк Есиковского.
Директор Есиковский — вероятно по совету Заикина — сделал предложенье Василью Каменскому выступить у него в цирке рядовым гастролером: в костюме Стеньки Разина верхом на коне исполнить песни из Его романа, а перед началом сказать речь о поэзии цирка — демократизации Искусства.
Мысль Поэту понравилась.
Он согласился на три гастроли.
Я переговорил об условьях и подписал контракт.
Дебют прошел славно.
Поэт много волновался и светло торжествовал: ведь Он сдержал рыцарское слово — клятву ребенка — Он выступил в цирке артистом.
Его цирковые товарищи трогательно Его обступили после номера и благодарили за речь, где возносилось демократическое искусство цирка римского — до сегодняшняго цирка, где цирковые артисты славились мастерством пластики и яркой любовью к круглой арене, где Поэт пророчествовал расцвет современнаго цирка с участьем лучших сил Единого Искусства Синтеза.

Буржуазная пресса Москвы и Петрограда осудили Поэта за демократизацию поэзии, ничуть не предполагая революционнаго взрыва.
Еще бы: разве мол пристойно Поэту, хотя-бы и народному — автору Стеньки Разина — выступать в цирке, в котором уличная простая публика даже нераздевается, а артисты цирка все — клоуны. (Утро России, Театр, газ. Нов. Сатирикон, Ж. Журналов).
А вот Поэт прикоснулся к цирковой публике, к цирковым артистам и искренно-трепетно полюбил цирк, где чуткости и культурности и мастерства, и соборности в сотню раз больше любого театра всегда пошлой драмы с пошлыми актерами — сплошь бездарными диллетантами.
Ведь когда то Поэт был близок к драматическому театру и с ужасом об этом вспоминает.
Цирк же преобразил Его, возродил, орадостил. Поэт будто помолодел на 10 лет. Вместо трех гастролей прошло восемь. Последняя — Его бенефис.
Однако Поэт утомился гастролями и я серьезно взялся за печатанье книги стихов Девушки босиком с помошью Заикина.
Работа пошла энергично: нашлась типография, бумага, появилась корректура.
Я неспал ночи, исправляя корректуру.
Через месяц Девушки Босиком — 2-я книга стихов Василья Каменскаго вышла.
Обычная пятница литературнаго собранья Салона Назаряна была посвящена новой книге.
Автор — Девушки Босиком — говорил речь о футуризме, читал стихи.
От лица новой армянской поэзии Поэта приветствовал Поэт Кара-Дэрвиш — светлая талантливая голова (автор Свирель Жизни).
Поэт стал часто выступать со стихами в благотворительных кафэ, куда Он появлялся встречаемый обычно апплодисментами.
В газетах-журналах появились как всегда обильные и разнообразные рецензии.
Книга разлеталась стремительно: один только Тифлис разобрал пол-изданья.
Нечаянно появился Д. Крученых и Поэты вместе с художником Кирилом Зданевичем (изумительный мастер динамических рисунков) затеяли альбомную книгу — 1918 — (цена 25 руб. экз.) и быстро выпустили.
Тогда же из Петрограда от издательства — Современное Искусство — Н. И. Бутковской пришла телеграмма, что — Книга о Евреинове вышла и авторский экземпляр выслан.
Таким образом вышла 5-я книга Василья Каменскаго.

– Мне кажется, что Сегодня пришла пора венчать достойных венцом любви, пришла святая пора восхвалять при жизни дела великих Духом. Поэтому Я с особенно строгой гордостью возношу венец любви на голову достойнейшого Н. Евреинова и от глубин чистагосердца восхваляю великие и богатые дела его.
(Книга о Евреинове)
Когда получилась — Книга о Евреинове — от культурной, энергичной издательницы Натальи Ильинишны Бутковской — Поэт возрадовался кахетински: Он схватил в охапку эту желанную — с любовью изданную книгу (яркая обложка А. К. Шервашидзе) и побежал в духан над Курой справлять свой авторский праздник.
Легендой каждой — будто лаской
Я преисполнен благодарий –
Звучи ударно сазандарий –
Я весь звучу судьбой кавказской –
Играй Лезгинку.
(Девушки босиком)
И — эх — большой таши — зазвучала лезгинка в мыслях, в сердце, во всех радугах Саэро.
И не было Поэту удержу: так понравилась Ему заколдованная Книга о Евреинове.
Кахетинские восторги переливались водопадно.
И кубок полный кахетинским
В руках моих орла Урала
Звенит кинжалом Кабардинским
И льется Тереком Дарьяла.
Пускай знают заботливые друзья: Н. И. Бутковская, Е. Я Молчанова, Н. Н. Евреинов, что в эти дни пробегающая с вершин Кура видела Поэта сияющим в облаках.
И неслабее сиял Иван Заикин — оба с сигарами, с песнями.
Где то напротив сидела Соня с Георгием Артемьевичем Харазовым — остроумным доктором математики или их небыло — Поэт непомнит.
Нина Дубченко — поэтесса и друг Поэта ушла на курсы.
Увлекайся Поэт увлекайся
Раздавай неземное свое.
А где друг Володя Гольцшмидт — в какие страны уаеропланил он ворочать человеческие души телеграфными столбами: кого он — рыцарь солнечных радостей — убедит истинно жить, а непроживать жизнь — эххх-ммма.
Уввв — брррэ — мззз –
Ннна — трмб — баххх –
Щерркл — Бацк –
Тихо.
Где то плывут корабли.
Каменский расковырянный кистью Давида Бурлюка
Старушка-Кремль (Карамель) новых дней подвергнут бичеванию:
Многие стонут, а я радуюсь.
Боюсь тишины, боюсь покоя.
При белом молоке электричества треск пулемета.
Нет первые страницы летят машины — живой, веселой (дням нашим подобной) — я (когда пишу это) еще не читал Его — Моя биография книги Василия Каменского, но радости смех связал многие века наши, но незабыто упоение Стенькой Разиным, но Девушки Босиком еще звучат весенним бегом Этого предлетья и среди наивно — мудрых строк своих поместив страницу опытного творчестве твоем друга — на полку емлешь колесницу прозы твоей, Вася, — цемент — цемент.
Ибо, благодаря оному отчетливей воспринимаем формы, очертания камней отдельных, созидающих вечный дворец творческой души Василия Каменского.
Поэт мудрец и авиатор –
Помещик лектор и мужик –
Я весь — изысканный оратор –
Я весь — последний модный шик.
Это сочинения Василия Васильевича — но это правда — это не сочинение. Как и это:
Необходимо Искусство Российское
Футуристам спасать.
(В. К.)
И честная грудь Васи уже украшена двумя медалями за спасение утопающей погибающей литературы русской.
Бросает лазурнотворческаго берега духа своего — книги свои — спасательные круги.
Круги спасатель.
Поэтам от резиновой «штемпелеванной калоши» (№ Пушкина и др.) непонять Каменскаго. Канта поймут Россетский камень оригинальцитатствуют, а перед детьми приходящими станут недоуменно и протестующе.
И мимо них пройдет «странный странник Странных Стран» мимо «белой с колоннами террасы».
«Сложив футурные стихи
В мешок крупчаточный»,
«Уйдет на богомолье»
Или (с горя) «в канаве будет крапивой Расти»
Многие увлеклись «Паном» (Гамсун) — Вася детски отдался со многими (Начало карьеры) Пану — но сказалась черноземная матка Русь — детки вылетели — дуги русскоразноцветные.
Детки взошли вывески провинциально размашистые (вся жизнь, весь день — Все) и Парижу не угнаться — книжки родились.
«Открыватели стран –
Завоеватели воздуха –
Короли Апельсиновых рощ
И скотопромышленники».
Примечание: курсив наш — именно и ското — ибо поэт.
«Перекидывает мосты.
От слез Бычачьей ревности
До слез Пунцовой девушки».
Вася искренен — девушки становятся пунцовыми: Поэт признается им:
Он признается той
Что «была одета в брюссельские кружева».
Что Его –
Жизнь течет
В мечтах сгорая
Для песен — женщин — и вина.
Но девушка становится пунцовою ибо Василий Васильевич — Истинный поэт «незнает к каким пристанет берегам».
Вот он подымает (истый цаловальник):
Чарку вина
За здоровье Комет
Истекающих бриллиантовой кровью.
(пьет… настроение меняется вдали гроза)
«Или лучше — заведем грамофон.
Ну вас — к чорту –
Комолые и утюги».
Послать к чорту «отель малиновый», «девушку лань», «Кисловодск мечтательный в долине», «Углекислыя ванны нарзана» все к чорту послало Сердце землелюба крестьянина Каменскаго и вот:
«Последний модный шик».
«Чугунное житье.
Ношу кривой татарский нож
Индейское копье.
Хочу — кричу — топор точу –
И жгу смолье.
В четыре пальца просвищу…
Людей не вижу не ищу.
И выплюнул слова.
М-ммычу
Ядреный вол лугов».
Но конечно, пунцовые (от восторга) поклонники и «ицы» Гения Каменскаго Васи — не бойтесь такое одичание поэта редко, чаще:
Знаю
Скоро для примера
Я от людей уйду рыбачить
И где нибудь в шатре
На Каме
Я буду сам варить картошку
И засыпая с рыбаками
Вертеть махорочную ножку.
Примечание друга поэта: картошку варить мастер, а насчет махорочной ножки-то врет.
Вот благодаря признаниям Василия Васильевича — Картошковара мы и знаем теперь откуда у него все это:
Цив-цинь-вью
Цив-цинь вью
Чок-й-чок.
Цль-плю-ций.
Ций-тюр-лью.
Чурлюжурлит журчей
Чурлю-журль
Голубель сквозь ветвины молчаль
Элль-лё-лё,
Уже поздно — пора кончать.
Несердись Василий Васильевич, что кратко, но боюсь сбить тебя твоей книге (бросишь прозу — и кончишь книгу стихами).
А ведь поэт должен и прозу делать ибо кто же лучше поэта смыслит во всех тонкостях труднаго искусства (чтобы небыло скучно).
Я еще: (моя последняя мысль) Василий Каменский пройденным своим творческим путем доказал, что Велимир Хлебников (Великий Соотечественник и Современник) может быть закончен (частично), дополнен (на путях словотворчеста и. Жаль, что время такое трезвое а то бы)
Две реки сливаясь воедино
Великий вод разлив родят
Где парусам так вольно править спину
Где ветра вечно шумный сад.
Примечание: (Я тоже перехожу на стихи ибо писал о поэзии.)
Перо и кисть приложил:
Давид Бурлюк.

Благодарность
Эй — кабаки, кафе, билиардные, базары, пристани вокзалы, курорты — величайшее благодарностью преисполнен вам Поэт за вольнотворческий приют.
У вас в гостях истинно отдыхал Он.
И отдыхая затевал удивительные затеи.
В кабаках — в общем стеклянном шуме — за бутылкой сочной виноградности — опьяненный — Он чуял Себя уплывающим облаком к берегам Цейлона или вспоминал песню арабианки:
– Ю мме коюн карайян.
Взбалмошная Его голова кричала:
– Дальше — еще одну.
Песнепьянство кружилось карусельно.
Что судьба моя — призрак на миг
Как звено пролетающей Птицы –
Пусть Василью Каменскому Памятник
Только любимой приснится.
В кафэ (в Москве часто у Бома на Тверской) среди курящих и дамских шляп за чорным турецким кофе с сигарой Он затуманенно — прищурив правый глаз — просматривал Новый Сатирикон и Журнал Журналов где Аверченко и Василевский острили над Его выступленьями в цирке.
И непонимал Поэт: почему Это журнал и газеты брезгливо-высокомерно относятся к великолепному яркому Искусству Цирка (Поэт демократизирует Свое Творчество), а о гнилой похабщине барынь Вербицких (статьи Василевского) писать нестыдятся.
Поэт любит Цирк и пророчит ему сказочный расцвет теперь же, если в Цирк будут также привлечены Поэты, Художники, Певцы, Музыканты.
На базарах, пристанях, вокзалах, Ему нравится движенье пестрой толпы, смена лиц, торопливость, трепет, шум, звонки, свистки.
На базарах Он всегда ищет случая купить для Своего Музея какую нибудь вещь.
Курорты — ранней весной — Крым, май, июнь — своя Каменка, июль — минеральные воды — Поэт воспевает за красочность слета гостей во славу общого отдыха, встреч, возможностей.
Главное — на курортах Поэт разливается истинной птицей и успех Его песен среди гостей опьяняет солнечным вниманьем.
Девушки, цветы, вино, юноши, друзья качают раскачивают Поэта до сверх-футуризма.
Революция
Через месяц всяческих увлечений Поэта известный антрепенер Федор Долидзе подписал со мной контракт на 15 гастролей по Кавказу и России с 1 февраля.
Это значило, что Поэта толкнула близость Движенья Весны:
– Дальше.

Последние дни Поэт пропадал в кофейнях у персов, накупил для Своего Музея много вещей, усиленно работал над новыми лекциями, грустил по России, по Каменке, по весенним полетам.
Замелькали Батум, Кутаис, Баку, Армавир, Екатаринодар.
В Армавире редактор — Отклики Кавказа — писатель М. Ф Михайлов и известный критик-эмигрант В. Я. Перович встретили Поэта великодружёски — запоили, закормили, накурили.
И в Армавире Поэту на лекцию неожиданно пришел Н. Евреинов: он проезжал в Сухум — отдыхать.
Встреча была трогательной, нежной.
Две родные птицы встретились на острове неожиданности в общем шумовом перелете.
В Екатеринодаре Кубанский Курьер и Кубанский Край светло по молодому поздоровались с Гостем от Грядущого.
Дальнейший маршрут: Ростов-на-Дону, Новочеркаск, Таганрог, Харьков, Москва.
На Ростовском перепутье у Бершадского Поэт встретился с Е. Чериковым и с композитором М. Гнесиным.

В Ростове как раз случилось величайшее из чудес мира: 26 февраля Поэт в редакции Приазовский Край узнал из телеграмм (тогда еще негласных) о Взрыве Российской Революции.
Поэт целые ночи стоял у окна своей комнаты и ревел от нахлынувшого счастья, метался, торжествовал, махал руками, напевно читал стихи, говорил свободные слова, готовился к речам.
Ведь настало рубиновое
На улицах публика
Флаги как маки горят –
И Я рвусь
Да здравствует родина Русь
Счастливая наша Республика.

Народные революционные шествия с песнями и знаменами вызывали гениальное напряженье соборного энтузиазма.
Слезы Единого счастья горели утренними брильянтами отражая алые волны флагов.
Мысли, сердца и души слились в Единого Друга Воли — могучого, размашного, затейного, буйного, истинного.
Явился Человек — Брат — Товарищ — Гражданин.
Утвердилась Личность.
И царская шваль сгинула в свой чорной зияющей кровью Яме палачей.
Ухнула бездарная куча царского села.
Побледнела осиротелая буржуазия.
Народ стал Человечеством.
Интернационал возсолнился полднем.
Идеи анархизма расцвели победно.

Поэт ходил по улицам и вдохновенно — пророчески говорил слова — гимны абсолютного Равенства, возславляя красоту Революции и Совершенство свободной Личности, основанное высшим выявленьем Творчества Духа.
Назначенные лекции — футуризма — Творческая Воля Жизни (об утвержденьи Свободной Личности) Поэт заменил революционными митингами.

В Новочеркаске — родина Стеньки Разина — студенты и курсистки устроили Поэту — автору Стеньки Разина — триумфальную встречу.
Переполненный театр ликовал.
Буйно славил Степан вольнолюбимый Дон за буйную Молодость, за разгульный ветер, за песни народные — что звали его надело великое и чуял Степан. И как сам Народ русский обиженный зверским гнетом государства московскаго, обездоленный властью жадных корыстных князей, озлобленный царскими палачами. — Степан — не за себя а за братьев своих полоненных решил сложить свою удалую голову за дело воли народной, за долю молодецкую, богатырскую, урожайную.

(Стенька Разин)
Эти строки Поэта — напечатанные в дни чорной реакции и прочитанные в свободные дни — произвели на новочеркаский народ (в театре на его митинге) торжественное впечатленье.
Молодежь почуяла разом суть футуризма, рожденную революцией Духа. Молодежь стихийно поняла истинную демократичность футуристов — единственных Поэтов из всей русской литературы — кто столько страдали от полицейских гонений, от доносов буржуазной прессы, от ненависничества аристократии и кретинизма критиков, и кто — единственные — не боялись бороться огкрыто, широко за дело грядущей революции во имя предчувствия.
Разве еще в 1913 — Давид Бурлюк. Владимир Маяковский, Василий Каменский — когда разъезжали по всей России с лекциями — разве не в десятки тысяч молодых сердец Они влили вино возбужденья Бунта за Волю, за Вперед, за Культуру.
Пускай же помнят квалифицированные борцы за свободу что их великая революционная пропаганда небыла интенсивнее и ярче великой пропаганды анархических идей футуризма

Кафедра этих трех пророков-футуристов играла роль даже не буржуазной государственной думы в Искусстве, а роль демократического Учредительного Собранья (в Творчестве Вольной жизни) решившего возвестить Миру — Союз Единого Человечества под знаменем всеравенства Интернационала.
Эта ли кафедра — всегда окруженная тысячами чающих Движенья — вместе теперь с неотцветной Весной жизни невыявила Поэта со всей Его сущностью Великого футуриста-Открывателя.
Эй Колумбы Друзья Открыватели –
Футуристы Искусственных Солнц –
Анархисты — Поэты взрыватели
Воспоем Карнавал Аэронц.

Речи
После яростных революционных выступлений-митингов Поэт в Харькове — здесь Он встретился с друзьями Н. И. Кравцовой — художницей и весенним Поэтом Петниковым — и в Москве — Эрмитаже (драм. театр Суходольского 26-го марта, где бурно выступали: Маяковский, Ар. Лентулов, Василиск Гнедов, В. Гольцшмидт, П. Пермяк-Субботин) Поэт уехал в Пермь.
Выступал в Мариинской гимназии на огромном митинге учительскаго съезда.
В средине апреля Он с В. Гольцшмидт устроил лекцию — митинг в Екатеринбурге.
Женственно чуткий, светлый рыцарь Поэзии — единственно честный критик — известный Сергей Виноградов в Уральской Жизни (когда то в этой газете Поэт печатал Свои стихи) искренно писал:
– 19 апреля Екатеринбург блестяще выдержал экзамен на футуризм: встреча была триумфально-восторженная. Речь Василья Каменского — пламенная поэма, вдохновенная проповедь поэта — пророка, гимн ярчайшей красоте ликующей солнечности, взмах крыльев, несущих в воздушную Высь от низин жизни. Его стихи — песни — новое, счастливое светозарное, вольное, царство Грядушаго. Его голос — призывный огонь Поэта Сегодня, заженный Современностью. Его лучшия Книги — Стенька Разин, Девушки Босиком, Книга о Евреинове (С. Виноградов пишет по поводу этой книги: Если Евреинов во истину Колумб театральности — то Василий Каменский — Америго Веспуччи, гениально описавший красоты и богатства Америки)

(Уральская Жизнь)
Славный рыцарь, нежный Друг Футуризма Сергей Виноградов — да будет благословен яркой памятью благодарнаго сердца Поэта.
Из Екатеринбурга Поэт едет перед отдыхом еще на две гастроли-митинга по заводам.
В Нижнем — Тагиле Он дружески встречается с уездным комисаром — адвокатом Михаилом Николаевичем Ветлугиным — другом юношества — и заводской публикой, приветствовавшей Поэта в театре, на лекциях.
И наконец еще одна гастроль в Невьянске, где заводская публика сердечно апплодирует редкому гостю, и Поэт уезжает к Себе на Каменку, утомленный сплошными переездами и нервной напряженностью
Он изумителный оратор: Его горячая всегда страстная, живая речь длится по 4 часа с двумя маленькими перерывами, в которые Он едва успевает выпить по стакану чая.
И дальше.

Стремительным натиском Он летит все вперед, сгорая в радужных перецветностях, преображаясь все вновь и вновь.
Это — Его полетная воля.
Его перелетный путь.
Его Судьба.
Лето на Каменке
Теперь раздольное лето на Каменке.
Поэт живет в Своем музее, охраняемый соснами, солнечными днями и мечтами.
Он спит у открытаго окна и долго смотрит на звезды или в синий туман долины.
Встает с птицами, поет стихи, спускается с горы, умывается из Каменки, идет в нижний домик пить чай, а потом снова на верх, на балкон или в лес.
Пока часа в 4 Маруся жена Алеши — незакричит снизу:
– Обеда-а-аать.
А ее сын Лёлька по своему:
– Тип-тя-я-яп.
Я работаю: целый день пишу эту книгу, все припоминаю, разбираюсь в письмах, вещах, встречах, Его книгах, безконечных рецензиях о Его стихах, романах, лекциях, речах, философии, полётах на аероплане, изобретениях, картинах, актерстве, (сцена и цирк), путешествиях, затеях.
Пишу же о немногом — о том только, что воз можно и ярко — характерно для Его Личности, что — главное — создало Ему имя Великого Футуриста.
Ему 33 года — значит впереди у меня еще много работы.
Я пишу настолько о немногом (слушайте поклонники скромности), что говоря о Его 5 изданных книгах — я сознательно умалчиваю о 6 неизданных, но готовых уже к печати: 1-я Стихи, 2-я История Российского футуризма, 3-я Давид Бурлюк, 4-я Пьесы, 5-я Философия Современности, 6-я Поэмии.
Я молчу также о 13 написанных и всюду читанных лекциях — что составит еще 3 книги — неизданных.
Эти 9 книг неизданы оттого, что все издательства крупные находятся в грубых руках невежественно-некультурной коммерции, издающей всякую дешевую дрянь ради дешевого матерьяла или чаще во власти представителей старого искусства неудачников и завистников, которые откровенно-цинично душат Искусство Молодости, а рынок наполняют своими бездарными книгами во имя корысти.
Этот кошмар — и в живописи, и — в театре, и в кинемо: Экран замазан сплошной похабщиной.
Раз я был в атэлье московской большой фабрики и режиссер, ставивший картину, произвел удручающе безграмотное впечатленье базарного издателя шерлок хольмщины.
Во всех кинемо пахнет кретинизмом.
На выставках живописи богатые художники — старики гнут талантливейших пролетариев — молодых левых художников.
В театрах режиссеры ставят грязную пошлость и дурацкие водевили известных благонадежных драматургов.
Вся эта компанья старого искусства — сгнившая вместе с царским строем — еще жива и многочисленна: вот отчего трудно дышать истинным гениям.
Вот отчего неиздано 9 книг Василья Каменского.
У — а как эксплоатируют издатели авторов — не стерпимо говорить.
А если издает сам автор, то одни книжные магазины за комисионную продажу берут 30, 40 и 50 процентов и расплату задерживают, затягивают.
У меня много пропало денег за книжными магазинами и думаю у каждого — кто издавал сам.
И еще сейчас валяются квитанции — неоплоченные магазинами старые долги: просто противно ходить получать.
Приходишь в книжный магазин или в издательство получить свои деньги за свои книги и тебе их выдадут — далеко несразу — в самой оскорбительной форме.
Будь они прокляты.

Вот отчего лежат неизданные книги (теперь вот за Эти строки бойся мести издателей и книжных магазинов — о как трудно издавать), — книги, спрос на которые огромен и растет.
Я пишу эту новую книгу и стараюсь недумать об ее изданьи, иначе тяжко.
Я убежден, что и Эта книга разойдется стремительно — как все Его книги — однако издавать — отчаянное мученье.
Все же я пишу, работаю, напрягаю силы и знанья, чувства и творческие возможности, широту внутренняго размаха и Волю духовной мудрости.
Он неищет, неждет, нежелает никакой награды, ни похвалы, ни шумного успеха, ни упреков, ни славы, ни денег, ни памятников, ровно ничего.
Потому я пишу свободно, как поет сердце и творит разум, как развертывается панорама жизни под летящим аеропланом Сегодня с криком мотора:
Дальше.

Я только авиатор Времени с пассажиром Вечности — Поэтом.
Только наблюдатель, собиратель, инструктор, исследователь, организатор, ученый.
Я — поступательная сила, земное.
Он небесное — Он Гений Духа.
Я — как многие из феноменов.
Он — Единственный — будто солнце на небе бирюзовых возможностей.
Я энергично гордо работаю над этой книгой, а Он каждую минуту отвлекает меня: Он кругло смотрит в светлодальний простор, безпокойно шевелит крыльями, вдыхает ветер, поёт.
Бирюзовами зовами
Взлетая и тая
В долины лучистые
Покоя земли –
Раскрыляются крылья
Быстрины взметая
Стаи цветитистые
Птиц корабли.
(Девушки босиком)

Что Ему моя работа над книгой суета, скорбь, узда, условность, заблужденье.
Я это знаю и всетаки пишу: я болен воображеньем крайняго оптимизма — будто кому то, где то зачем то нужна Книга — вообще.
Чую: Он переполнен стремленьем к Полету а я задерживаю, останавливаю.
Он с песнями, звездами, утренними дорогами, необузданной волей, яркоцветным размахом, друзьями, девушками, вином.
Я мешаю, недаю осуществлена, даже протестую, потомучто некончена книга и очень нехватает Поэту здорового покоя — здесь среди сосностройнои тишины гор.
Струистая, бегучая Каменка, охрани мне Поэта, как умеешь, как можешь.
Помоги мне, Каменка, я устал, утомился от борьбы и одиночества, от мечтаний и почти напрасности.
Помни: ведь если не я и не ты сгинул бы наш Поэт.
Он всегда был и остался накануне отлета в иное переселенье, Его всегда влекло к земному крушенью и люди всегда толкали Его на погибель.
Может быть мы спасем.

Крылья
Эй Ты разудалая отчаянная головушка сокол Поэт.
Куда в неведомые страны какие потянуло Тебя обиженнаго буднями и мелочью, непониманьем и одиночеством.
Куда из дому.
Эх чорт немешай –
Надавить что ли
Лбом на стекло окна
Да крикнуть — Извощик
Вези на вокзал.
Да взять с размаху
Билет Пермь — Севастополь.
А там закатиться в гавань — в греческую кофейню — где играют в кости — выпить густого чорнаго турецкого кофе, закурить сигару — привезенную персами контрабандой и — обхватив голову — обдумать, что дальше.
Забраться ли в горы — в татарский аул поохотиться на диких коз.
Может быть сесть на корабль и укатить в Ялту — утешиться на качелях змеинноветвистой араукарии.
Али кинуться в раздолье волжское, бурлацкое широченное, размашное.
И гармонью русскую взять с собой.
Устроиться где нибудь у Жигулевских гор у рыбака в шалаше, ухи похлебать у костра, чайку попить, пошататься, помотаться, пожить босиком, в рубахе без пояса, с открытым воротом, с засученным рукавом.
На гармонье поиграть, попеть.
Вспомнить молодецкую вольную жизнь Стеньки Разина, разгуляться с песнями.
В Самаре, Саратове, Царицыне, Астрахани побывать, поболтаться по базарам.
И делом первым по циркам походить: нет ли там поискать славного богатыря несокрушимого, друга любимого Ивана Заикина (кто единственный авторитет — в пьяной драке его с Г. на крестинах у директора цирка Есиковского — свидетель Куприн — в Тифлисе зимой 1916 — оценил мою хватку орангутанга, когда я кинулся в качестве тамады разнимать львов).
И по пристаням конечно потолкаться вдоволь — В чайных чайку заказать с изюмом, дальше тронуться — куда потянет.
Али разом вертануть на Кавказ.
Маленький таши.
Эй лезгинку, Гость Тифлиса
Я приглашаю в пляс грузинку
Со стройным станом кипариса
Сам стану стройным. Эй лезгинку.
Большой таши.
Камарджоба Духан.
Мэ всвам гвинос у цхклот.
Пью кахетинское без воды.
Хочу куда рвутся шелестящие Крылья.
Или Поэту неблизка голуборогая Грузия.
Или Поэту неродна чорноласковая Армения, чьи пути — подвиги, чья судьба — священна, чьи призывы — Песни.
Кара-Дэрвиш помни:
Стекцир Айоц футуризм
И еще:
Вортег Э им
Ерджанкутюн
Куда-же — куда, Поэт.
Дальше.
Ах Ты кудрявая солнцевеющая голова а и где Твой перелетный покой, перелетная птица.
Дальше.
И Сам незнаешь, неведаешь.
Только бы раздольнее Неба — стремительнее Полет — ярче, сочнее, ядренее Жизнь — да больше Друзей, Чудаков, Футуристов — да чтобы и всем вокруг Вольно-Буйно жилось во все колокола.
И всетаки в Час Созерцанья Ты скажешь:
Дальше.
От гор Алтайских до Уральских
От Камы — Волги до морей
До гор — ущелий — рек Дарьяльских
До звездолинных фонарей –
Я вознесу Судьбу Поэзии
К балконам бала по коллонски
У берегов — у Полинезии
Я поцелую по цейлонски.
Поэт готовится к Отлету: Он целый день бирюзово смотрит на горизонт юго-восточного зова — Он слышит.
Дальше
Сейчас — вижу по солнцу — около семи.
Воскресенье. Июль — 2-е, 1917.

Каменка.
Я сижу — около дома — в лесу у костра.
Кипячу чайник.
Около в наберушке земляника — ждет.
Я подкладываю в огонь сучья, ворочаю угли.
У меня болит правый бок и левая лопатка; вчера метал сено, упрел, устал, в баню потом ходил — сразу легче стало.
Я плохой работник — у меня много природной силы, гибкости, ловкости, смекалки, но я пасую перед выносливостью мужика.
Быстро задыхаюсь, таю, нервничаю.
Ныне я много косил, но не днем когда захлестывает овод, а под вечер, как отзанимаюсь.
Ныне же в первый раз видел, как славно пахала пол озимое пар Маруся — жена Алешина.
Конечно плугом гена.
Скоро Маруся будет еще пахать — продолжать — ей нравится — легко, нужна сноровка.
Женщины — аристократки и крестьянки (у нас крестьянки пахать небудут) приезжайте смотреть: Маруся пашет и ей нравится
Я еще могу емко колоть дрова.
У нас гостит брат Петя — матрос.
Петя служит матросом-мотористом радиотелеграфа в Гельсинфорсе — вот уже восемь лет. Всю свою молодость, красоту дней, энергию, душу, надежды, возможности — весь смысл своей судьбы отдал казарме, запаху отхожаго места, скверной каше, дурному обращенью начальства, общей нестерпимой тоске таких же, как он, товарищей.
За что кому — во имя какое.
Ох — страшно — кошмарно об этом мыслить.
Нет человеческих сил слушать рассказы Пети о службе своей, перед которой каторга ему кажется желанным отдыхом.
В едком дыме костра — отмахиваясь преувеличенными движеньями — я ищу отвлеченья.
Дальше.
Около меня лежит блок-нот, подниму, стану писать еще биографию Великого Футуриста дальше.
Поэт-Йог — и загорелый от солнца — полуголый будто индус — неотрывно смотрит в огонь костра: может быть Он видит Себя на берегу священного Ганга у истока проникновенно повторяющего божественное имя Сиддарта Гаутемы — просветленного Творца буддизма.
Я пою Его Индию:
Трава. Песок. И плеск морей
Венчают Мир венечно.
В гостях у медных дикарей
Гостить я буду вечно.
Рубины глаз в кустах тигриц
А меткость рук упруга
Прилеты перелетных птиц
Умеет петь подруга.
В шатрах из пальмовых ветвин
Дымится ужин дружный
И песню трав — пахучих вин
Развеет ветер южный.
А на поляне у костра
Откроется вдруг дверка
Змеинно выбежит сестра
Нагая баядерка
Ан-нэо-хатсу-хмау-ниса
Я позову на Врамапутр
Укрыться в радостях маиса
Над звездолинами для утр,
Я русский — в Индии Йогов
Поэт Земель — Небес — Морей
Приехал мудрости учиться
У солнцекожих дикарей.
Теперь Он смотрит на небо.
Я снимаю вскипевший чайник, завариваю чай, пью с земляникой, иногда пишу.
Сейчас Он думает о полученном только письме Своего славного друга — Марии Комаровой, знаменитой певицы — удивительной, чуткой, яркой, талантливой.
Мария зовет Его:
– Приезжай на Кавказ. Хочу слышать, чуять твои мысли, твои стихи. Я знаю тебе нехочется расставаться с милой Каменкой, но мы должны петь свои песни. Жду здесь — в Пятигорске.
Я еще наливаю чашку чаю.
Каменка, сосны на горе, костер, земляника.
Небо безоблачно, птицы, запах скошенной травы, творческий покой.
Один.
А где то там в Пятигорске пестрая суета гостей, симфонический день в Цветнике, театр дорогого товарища — П. И. Амираго (Его антрепренера), чудесных импрессарио Юзика Казарова, Володи Снарского, Басманова-Волынского.
Поездки Кисловодск — Ессентуки — Железноводск.
Съезд знаменитостей.
И там — на балконе Бристоля — Его друг Мария Комарова — нежная, поющая, грустная.
И всегда нервная, мятущаяся.
Поэт сердцем слышит ее волненья, вопросы.
Чудесный она товарищ.
Ему хочется поехать, Он готов, Его крылья вздрагивают.
Но я останавливаю: мне необходимо работать сейчас — закончить книгу — Его-моя биография Великого Футуриста,
Я также знаю: Его тянет к Песням, к движенью, к друзьям, к любви.
Дальше.

Я понимаю, чувствую, сознаю.
А Его здоровье — ведь на Каменке лучше.
О я слишком Его знаю; Поэт ничуть никогда небережет Своего здоровья — как денег — как славы — как общественного мненья — и тратит все это — земное — во весь Свой размах.
Если б отдаться воле Его хоть раз без контроля в жизни — Он сгинул бы быстро.
И всем было бы просто безразлично.
Ах — не все ли равно всем: есть Он или нет.
Все на свете эгоистично — условно.
Пусть Он воображает, фантазирует, увлекается, любит, творит, поет.
Он — Поэт.
Я наливаю медленно чаю, кладу земляники, успокаиваю Поэта: ехать на Кавказ еще нельзя.
Ялта зовёт
О комнате ветка оранжевой рябины.
Поэт потерял покой.
Он каждую ночь видит во сне море в Крыму, рыбаков из Балаклавы, корзины с виноградом, девушек в белых платьях, солнце на берегу у волн, корабли, дельфинов, крепкий турецкий кофе.
Просыпаясь кричит мне.
– Дальше.

А я работаю и упорно молчу: мне осталось совсем мало, еще несколько страниц, несколько слов.
Ведь Ему 33 года и мой труд впереди.
Я потом когда нибудь напишу вторую часть Его Дней и моих минут.
Теперь же Он начинает меня побеждать — кажется снам Поэта суждено осуществиться.
Скоро снова — Пермь — Ялта.
Так было много раз.
На пароходах по Каме — Волге до Саратова, там по дороге в Симферополь, оттуда на автомобиле в Ялту.
Этот маршрут я повторяю, пою, пишу, декламирую, чтобы только успокоить Поэта.
Быть может через 10 дней придется расстаться с Каменкой, с Его музеем, родными. И в путь — дальше. Все — к лучшему, к совершенному.
Мой вольный бег
Мой путь привольный
Где солнце и где Май
Вчера — Казбек
Сегодня — волны
У моря Черного мой рай.
(Девушка босиком)

Счастливый утровеющий час да встретит юношеские глаза Поэта, сияющие счастьем осенняго перелета с севера на юг, с Цингала на Ай-Петри.
К снегу — в Москву — стану там издавать Эту книгу, но как — еще незнаю.
Изменила ли революция теперь условья издательства или предстоит борьба с прежним ужасом — увидим. Если будет нужно — возьмем свое силой молодости, надавим упругими бицепсами Духа и Тела, но неуступим тьме.
Наша закаленность в борьбе за святое дело Истины, наша загорелость от солнца культуры, наша радиоактивная энергия, наша гениальная футуристичность — верная порука за наше победное шествье –
– Дальше.

Революция Духа — за нами.
За нами — все молодое Человечество со всей своей красотой вольнотворческого бунта.
Революция дала великое благословенье нашему Футуризму на океанский размах.
За нами подвиги гениальных парней — Достойных сынов своего пророческого искусства.
Имя Великого футуриста Василья Каменского еще много тысяч раз будет алошелково развеваться сокрушительным знаменем над молодецкими головами юношей и девушек.
Тише.

Сейчас Поэт будет читать Стихи.
Он совершит чудо.
Василий Каменский — Живой Памятник
Комитрагический моей души вой
Разливен будто на Каме пикник
Долго ли буду стоять я — Живой
Из ядрёного мяса Памятник.
Пожалуйста –
Громче смотрите
Во все колокола и глаза –
Это я — ваш покоритель
(Пожал в уста)
Воспевающий жизни против и за.
А вы — эй публика — только
Капут
Пригвождали на чугунные памятники.
Сегодня иное — Живой гляжу на толпу –
Я нарочно приехал с Каменки.
Довольно обманывать Великих Поэтов
Чья жизнь пчелы многотрудней –
Творящих тропическое лето
Гам — где вы стынете от стужи будней.
Пора возносить песнебойцев
При жизни на пьедестал –
Пускай таланты еще утроятся
Чтобы каждый чудом стал.
Я верю — когда будем покойниками
Вы удивитесь
Святой нашей скромности –
А теперь обзываете футуроразбойниками –
Гениальных Детей Современности.
Чтить и славить привыкли вы мертвых
Оскорбляя академьями памятниками –
С галками.
А живых нас –
Истинных, Вольных и Гордых
Готовы измолотить скалками.
Какая вы публика — злая да каменная
Несогретая огнем футуризма
Ведь пророк — один пламенный я
Обожгу до идей Анархизма.
Какая вы публика — странная да шаршавая –
Знаю что Высотой вам наскучу –
На аероплане взнесенный в Варшаве я
Часто видел внизу муравьиную кучу.
И никому небыло дела
До футуриста-летчика
Толпа на базарах — в аллее
Галдела
Или на юбилее
Заводчика.
Разве нужна гениальность наживам –
Бакалейно-коммерческим клубам.
Вот почему перед вами Живым
Я стою одиноким Колумбом.
Вся Судьба моя –
Призрак на миг –
Как звено пролетающей Птицы –
Пусть Василью Каменскому Памятник
Только Любимой приснится.
Эхх и мма и ну
Эхх и летит Поэт
Мма — и купается в лебединых облаках.
Ну-и что ж.
Памятник ли, судьба ли, любимая ли, один ли.
Взлетел Поэт — крылья в небесности.
Незнает, неведает, неждет.
Все есть, все с Ним.
А зачем Памятник, ненадо.
И нетакой Он: где нибудь будет стоять на тропинке в горах у моря или на Каменке (у часовни Своей) с посохом, с мешком (сухари, чай и стихи) за спиной — это и будет — памятник.
Это и приснится любимой — и может быть у стога свежого сена накошенных мечтаний о солнце.
Помнится Ему: белый домик, ограда церковная и месяц молодой, четкий.
И летит Поэт к счастью.
Я кончаю книгу и думаю о восковой свече — о кротости во имя Его перед иконостасом судьбы.
Меня осудят все — ивы, чье сердце чутко только для себя и немного для близких, — и вы, чья дружба ограничена и условна, — и вы — и даже вы — чья любовь гордо называется любовью.
И меня будут судить: ведь я сохранил Поэта до этой Книги, а теперь пусть Он — полетает — согреется.
Эхх — голова — голова.
Я еще огненнее верю: я молюсь о Его голове.
Только бы удержалась голова.
А судьи кто.
Ну ничего, пустяки, ненадо, трава.
Он летит и если увидит озеро счастья, и если будет надо — опустится.
Я желаю Ему творческого покоя.
Он кажется ищет успокоиться.
Я кончаю книгу — я устал работать, мне трудно писать, и писать, и видеть как мимо проходит жизнь, полная ошибок, сомнений, горений, борьбы, порывов
А где — Чудо.
В чем — Истина дней на земле.
Я незнаю.
Знает только Он — ведь Он так сейчас — эхх и мма и ну высоко.
Что вопросы Ему, когда Он — весь ответ, весь песня, весь любовь.
И весь Он — Чудо, великое Чудо.
И Чудо настолько, что сейчас я печатаю (а еще недавно я незнал буду ли печатать эту книгу о Нем) и мне неверится в расцветающее счастье: Он встретил чудесных друзей П. Е. и Н. Д. Филипповых и эти Трое основали книгоиздательство Китоврас.
И эти Трое чуют Великий Пролом, собирая Единую Стаю Гениев.
Перелётный крик Лебедя
Святая — кроткая — напевная — южная.
Зовно грустит в Камышах Поэт о Тебе, когда вечером видит на дне озера упавшие звезды.
Или это Глаза Ее изумрудные.
И глубина — глубина — глубина.
Ах, детка — любимая.
Ведь только Он знает, как надо подойти к изголовью кровати Твоей, чтобы уходя — улетая в ночь оставить Тебе тихую теплую сказку — как свет лампады в углу у икон.
Он с тобой — в Единой Душе.
Он — рыцарь истинный.
Это Он в печном Завтра — когда приходил вечерами в гости — видел в картине Георгия Якулова призрак Лебедя, — склоненную голову в грустинной изгибности.
Один — потомучто и полон любви, и полетов, и песен, и встреч.
Ах, детка, детка.
Разве забудет Он Солнце.
И разве невспомнишь Ты:
Я — Поэт — и хочу чтоб жемчужная
Набегала волна за волной –
Чтобы ты неизменная южная
Неразлучалась со мной.

(28-го октября)
Это — горсточка из океана трепетного созерцанья. А я — что я.
Пастух поющий на свирели Его Поэмию о Соловье. Поющий в глубокой комнате Прасковьи Ефимовны.
(Сейчас я вспомнил вечер на Каменке весной: хоркают вальдшнепы — поют соловьи, а я лежу у окна в часовне своей тишины — в соснах — и звездно мечтаю о друзьях — где, кто, зачем).
Может быть ненадо томиться так о друзьях — тогда скажите мне.
Детка, детка.
Я — Мудрец — я от Мира, но я-Ребенок — я кем то оставлен.
У меня большие аквамариновые крылья Лебедя.
И утренние дороги — подруги мои.
И я — к Тебе, и я — к Тебе.
Ты — святая для бога Его.
Тебе он отдал ветку с поляны горноуральской рощи чудесных Дней — Тебе посвятил эту Книгу с благословеньем на Великий Пролом — Тебе кротко — по океански сказал:
Где то плывут корабли.
Детка.
В Крыму — в Ялте — когда все мы — рыцари Духами открыватели стран — мы фантазеры — все соберемся в Единую Семью для Творчества — нам всем будет мудросолнечновеликопроломно.
Послушай еще:
Будет — что станет.
За песнями с песнями.
Судьба неустанет
Встречать Чудесами.
Под небесами –
Встречать друзей
Крыловейными стаями –
Вот мои радости детские.
Дни молодецкие.
Встречать и кричать:
Эй разсердешные
Друзья открыватели.
Искатели вечные,
Фантазёры летатели –
В стройных венчальностях
Душ и Сердец
Давайте построим Мы
Стройный дворец
Для Единой Семьи
Безшабашных затейщиков.
(Девушки босиком)
И Он летит, и летит, и на крик Лебедя походят Слова Его.
Сейчас Утро в Горах Дней.
Все Просто, Мудро и Ясно.
Как трава: Ему ничего ненадо.
Только бы вот удержалась
Его солнцевеющая Голова, только бы удержалась.
Но мы спасем, как-нибудь.
И вы помогите чуть.
Эй, Рыцарь оглянись — озари.
АМИНЬ
(Если Господь пошлет еще горсть Жизни Ему и мне — биография развернется без берегов. Все — от Счастья, — от Любви, — от Друзей. Досвиданья. Я тороплюсь).

Книги Василия Каменского
1-я. Землянка. Роман (распродано)
2-я. Танго с коровами. Стихи (распродано)
3-я. Стенька Разин. Роман (распродано)
4-я. Девушки босиком (распродано)
5-я. Книга о Евреинове. Монография (распродано)
6-я. Его-моя биография великого футуриста