"Мы понимаем, что наряду с Малевичем, безусловным героем 1917 года, не менее важной фигурой была Ольга Розанова".

В Третьяковской галерее открылась выставка «Некто 1917». Проект приурочен к 100-летию Октября и посвящен искусству революционной поры. О том, что мы можем узнать из живописи 1917 года и как Третьяковка продолжит «революционный марафон», обозревателю «Известий» рассказала гендиректор музея Зельфира Трегулова.

— В чем особенность взгляда Третьяковки на русскую революцию?

— Мы понимали, что пройти мимо юбилея революции невозможно. И решили сделать проект, посвященный художественной реакции на события, происходившие 100 лет назад. Или, как показало наше исследование, отсутствию этой реакции. Выставка должна создать максимально объективный срез процессов, которые происходили в искусстве в 1917 году.

— Все знают про русский авангард — Малевич, Татлин, Родченко… А что еще?

— В том-то и дело, что расхожее представление о доминировании авангарда в те годы ошибочно: превалировало как раз фигуративное искусство.
Да, многие деятели искусства ощущали грядущую катастрофу, кто-то даже был настоящим пророком, как, например, Велимир Хлебников. В своей статье в альманахе «Пощечина общественному вкусу» он предсказал, что в 1917-м, который он назвал «некто 1917» (отсюда и название выставки), произойдут невероятные катаклизмы.
С другой стороны, многие художники следовали идеям особого пути России, ее богоизбранности, говорили о духовной миссии русского народа, который должен стать спасителем в ситуации ощущавшегося в воздухе апокалипсиса.
Наконец, были художники, которые запирались в мастерских, писали натюрморты, салонные портреты или интерьеры особняков. Владимир Набоков в книге «Другие берега» отмечает, что все тогда увлекались фотографией, фиксировали сцены в дворянских усадьбах, как будто чувствуя, что этот прекрасный счастливый мир в одночасье рухнет, запылает под огнем «красного петуха». Запущенного, кстати, как раз теми, кто населял эти усадьбы и имения. Нашей выставкой мы хотим сформировать более или менее системное представление о том, что происходило в эти годы.

— В этом году многие музеи подготовили экспозиции, приуроченные к юбилею революции.

— Действительно. Но, как правило, делаются либо выставки авангарда, либо проекты, которые можно условно обозначить как «Искусство и революция». Мы же говорим не о революционном искусстве как таковом, а об искусстве, которое создавалось в этот переломный момент, — зачастую без всякой связи с политическими событиями.
На удивление, это был момент абсолютной творческой свободы — с одной стороны, кончился коммерческий заказ, рынка уже не существовало, а с другой — государственный заказ еще не пришел, художники делали то, что хотели делать по внутреннему побуждению. В конце концов сознательная попытка закрыться от происходящего — тоже некое заявление, позиция.

— Как вам кажется, художники осознавали то, что происходило?

— Думаю, даже те, кто действительно предвидел масштабы грядущих изменений, не могли предугадать их радикальности. Никто не знал, что революция перевернет жизнь не только России, но и всего мира. А потому в самой меньшей степени художники пытались фиксировать исторические события. Либо они забегали далеко вперед и действительно оказывались пророками, либо обращались в прошлое. Наша выставка — материал для серьезного размышления: какова роль искусства и что оно делает в судьбоносные моменты истории страны.

— Какие музеи участвуют в проекте?

— Мы покажем 147 работ — это относительно немного, но они приехали из 34 собраний, в том числе четырех зарубежных музеев. Мы привозим две потрясающие работы Малевича, которые были созданы в 1916-1917 годах, выдающуюся работу Марка Шагала «Ворота еврейского кладбища» из Центра Помпиду.
Кроме того, в экспозиции будут представлены работы Ольги Розановой, незаслуженно забытой широкой публикой. Она предвосхитила многие тенденции в искусстве XX века. Глядя на ее работу 1917 года из собрания Русского музея, немедленно вспоминаешь картины Марка Ротко, созданные на три-четыре десятилетия позже. А ее же «Зеленая полоса» вызывает в памяти работы Барнетта Ньюмана, созданные в 1950-е годы… И мы понимаем, что наряду с Малевичем, безусловным героем 1917 года, не менее важной фигурой была Ольга Розанова.
А в качестве эпилога мы показываем хрестоматийное полотно «Большевик» Бориса Кустодиева. В советские годы мы привыкли воспринимать образ великана, шагающего с красным знаменем по улицам города, как метафору невероятно мощной позитивной силы. Но если вспомнить, что в основе этой картины его графическая работа для журнала «Жупел», который выходил в 1905 году, и в ней над городом идет Смерть с косой, то понимаешь, что смысл «Большевика» совсем иной. Мы призываем людей всмотреться и изменить однозначное отношение к тому, что они видели.

— Какие еще выставочные проекты сезона вы бы выделили?

— В ноябре мы открываем первую в нашей стране ретроспективу Лазаря Марковича Лисицкого — Эль Лисицкого. Она будет проходить одновременно у нас, и в Еврейском музее. Сложно поверить, но это первая полноценная ретроспектива Лисицкого в нашей стране. Была выставка «Лисицкий и Кабаков» в Мультимедиа Арт Музее, демонстрировалась графика из собрания Третьяковской галереи, но живопись Лисицкого в таком количестве будет показана в России впервые.
Посыл выставки тот же, что и экспозиции «Некто 1917», — о роли и месте художника, работающего с властью. Эль Лисицкий был своего рода художественным эмиссаром молодой Советской России в Европе. Он работал в 1920-1930-е годы над оформлением крупнейших международных выставок и павильонов СССР, создав эталон выставочного дизайна, который актуален до сих пор. То есть занимался возвеличиванием своей страны, оставаясь в рамках очень авангардного стиля.

— После Лисицкого вы передадите эстафету еще одному художнику авангарда. Я имею в виду ретроспективу Михаила Ларионова.

— Это моя мечта. Удивительно, но в нашей стране никогда не было ретроспективы Михаила Ларионова. Более того, ее не было и в мире. Два десятилетия назад проходила выставка в Центре Помпиду, но она была парной — Ларионов и Гончарова — и включала относительно небольшое количество работ из российских собраний.
Сейчас мы собираем произведения со всего мира: из крупнейших музеев, частных коллекций — Ларионова там очень много. Кроме того, в нашей выставке участвуют 18 региональных музеев. Мне кажется, эта экспозиция должна доказать, что Михаил Ларионов — одна из ключевых фигур не только русского авангарда, но и мирового искусства XX века.
Интересно, что одновременно с этой выставкой у нас пройдет первая в Москве ретроспектива Ильи Кабакова. Я перекидываю мостик от одного проекта к другому, потому что Михаил Ларионов был первым художником, который ввел текст в качестве самостоятельного элемента картины (это было в серии «Времена года», которую мы покажем почти полностью). А Илья Кабаков сделал текст одним из главных средств выражения в своих произведениях и инсталляциях.

— На Западе это, пожалуй, одни из самых дорогих российских художников.

— Это так, но, думаю, Наталия Гончарова всё же опережает их по известности и аукционным ценам. На Западе есть явный интерес к женщинам-художницам. Для них гендерная составляющая крайне важна. Нам, воспитанным в советские годы, кажется это странным, но факт остается фактом: то, что художник — женщина, за рубежом дополнительно привлекает внимание и зрителей, и критиков.

Известия, Сергей Уваров