Г. К. Честертон недавно написал, что в фашизме можно найти многие черты футуризма (1). Вероятней всего, английский писатель высказал эту идею, не зная о дружеских отношениях между Муссолини и Маринетти. Как хороший музыкант, он лишь прослушал симфонию и сразу уловил созвучие одного инструмента с другим.
Довольно очевидно, что фашизм содержал некоторые элементы футуризма. Я говорю это без какой-либо попытки дискредитации. Футуризм искренне отразил определённые современные запросы и характерный миланский контекст. Культ скорости, влечение к сильным решениям, презрение к массам и одновременно захватывающий призыв к ним, склонность к гипнотической власти толп, экзальтация национальных чувств, антипатия к бюрократии — все эти эмоциональные позиции перешли из футуризма в фашизм почти в готовом виде.
Но в любой исторический момент можно найти общие черты в настроениях даже оппозиционных друг другу групп — вообразите, как легко должно быть найти их между действительно близкими группами.
В конце концов, нет необходимости вспоминать, как это делает последний футуристический манифест, что «футуристы были в числе первых интервентистов: заключённые в тюрьму за интервентизм во время битвы на Марне; заключённые в тюрьму с Муссолини за интервентистские акции в Риме 12 апреля 1915; заключённые в тюрьму с Муссолини в Милане в 1919 за фашистское покушение на безопасность государства и организацию вооружённых отрядов» (2). Нет также необходимости вспоминать, как делает тот же манифест, что футуристы «создали первые объединения ардити и многие из первых фашей ди комбаттименто».
Муссолини обладает «изумительным футуристическим характером» (это выражение уже стало историческим), как написала недавно одна футуристическая и фашистская газета. В этом нет никакого сомнения.
И всё же, позволяется ли после этого просить дальнейших разъяснений или даже выразить некоторые сомнения?
Я всегда защищал ясные представления. Я не политический деятель. Возможно, эти две черты, одна положительная и другая отрицательная, имеют между собой определённую логическую связь. Трудно действовать в мире политики, не обладая легкой путаницей в отношении идей.
Но как защитник ясных представлений, я не могу найти в развитии, которое в последнее время претерпевает фашизм, большого следа футуризма. Путь, по которому движется фашизм, причины того, что он таков как есть, и его текущие программы в целом враждебны программе и реальности футуризма как искусства.
Фашизм, если я не ошибаюсь, жаждет иерархии, традиции и почтения власти. Фашизм стремится вызвать духов Рима и классического прошлого. Фашизм желает оставаться в категориях мысли, прочерченных великими итальянцами и крупными итальянскими институтами, включая католицизм.
Футуризм, напротив, являет этому полную противоположность. Футуризм — это протест против традиции, борьба против музеев, классицизма и почитания учителей. «Манифест основания футуризма», который всё ещё рассылается в целях рекламы и пропаганды идей, и от которого поэтому ещё не отрёкся Исполнительный комитет Движения, утверждает, что футуризм желает «разрушить музеи, библиотеки, сокрушить морализм и всяческую оппортунистическую и утилитарную трусость» (4). Как всё это согласовать с фашизмом, который пытается восстановить все наши моральные, даже моралистические ценности и который в качестве фона своих военных парадов любит использовать самые настоящие римские руины?
Футуризм — это искусство свободного стиха, свободного выражения, слов-на-свободе (даже упразднения слов в тактилизме и искусстве шумов). Фашизм вместо этого жаждет ещё более строгих школ, всеобщего обучения латыни и предлагает нам почитать память Де Амичиса и Мандзони как великих представителей итальянского ума (5).
Один чрезвычайно противоречивый пункт касается вопроса интернационализма. Фашизм — политическое усилие, которое является чрезвычайно итальянским. Он не способен образовывать альянсы с фашизмами в других странах или с движениями, которые заимствовали ярлык итальянского фашизма, а все прочие фашисты, также националисты до мозга костей, непременно настроены против итальянской нации. Например, венгерский фашизм своей единственной конечной целью имеет возврат Фьюме Венгрии.
Футуризм, напротив, является движением международного характера. Сам Маринетти признаёт, что во всех частях земного шара уже есть российские, американские, австралийские или немецкие футуристы. Его стихотворения, сочинённые из абстрактных символов, также тяготеют к интернационализму, превращаясь даже в своеобразный Волапюк (6). Прямой и законный потомок футуризма — движение дадаизма, родившееся во время войны в Швейцарии в строго нейтральной и антинационалистической среде, имеет своим лидером Тристана Тцара, если я не ошибаюсь, румынского мигранта (7). Дада, если оно имеет какой-либо смысл, должно означать выражение презрения ко всем идеалам войны. Это — самое большое и самое логичное проявление анархизма в послевоенный период.
Что касается футуризма, то следовало бы также признать, что он нашёл свое логическое место только в одном государстве — в России. Там большевизм и футуризм сформировали счастливый союз. Официальным искусством большевизма стал футуризм. Памятники Революции, её пропагандистские плакаты, даже её книги несут след футуристического искусства и его идей. И это совершенно логично и понятно. Две революции, две антиистории всегда были союзниками. Обе хотят разрушить прошлое и всё перестроить на новом индустриальном фундаменте. Фабрика была неиссякаемым источником политических идей большевиков, но она также была вдохновением футуристического искусства.
Но как футуристическое искусство сможет шагать в ногу с итальянским фашизмом — не вполне ясно. Это было недоразумение, родившееся только из обстоятельств близости людей, из чисто случайных столкновений, из сущего беспорядка различных сил, которые привели Маринетти на сторону Муссолини. Это отлично работало в дни революции, но будет удивительно при нынешнем правительстве.
Итальянский фашизм не может принять разрушительную программу футуризма, напротив, со своей итальянской логикой он должен будет восстановить те самые ценности, которые противоречат футуризму. Дисциплина и иерархия в политике — это также дисциплина и иерархия в литературе. Слова становятся пустыми, когда политические иерархии неэффективны. Если фашизм действительно хочет победить в своём сражении, он должен считать уже усвоенным в футуризме всё, что могло служить стимулом, и подавить в нём всё то революционное, антиклассическое и непокорное, с точки зрения искусства, чем он ещё обладает.
Что я обнаруживаю, например, в «Фильтрованных ночах» футуриста Марио Карли (8)?
Странно! Всё же ясно это был случай, когда мою рубашку привели на виселицу и повесили мухи, решившие, что наконец настал момент испугать привидение в машинке, и пока я считал одно за другим свои рёбра в грудной клетке, не испустившей терпеливо ни содрогания, я заметил, как лягушки окаймляют небо, напоминающее сырную тёрку, а упавшие с него частички пыли превращаются в соловьиные песни. Должно быть, у лиризма есть свои основания позволить фиолетовым осадкам усеять глубины кипарисовых деревьев, так чтобы ночь выпирала из них, серая, жемчужная и лёгкая.
И что я нахожу у итальянского классика Мандзони?
Небо обещало погожий день. Низко стоявшая луна, бледная и тусклая, всё же выделялась на необъятном серовато-лазоревом небосводе, который по направлению к востоку постепенно становился розовато-жёлтым. А ещё дальше, на самом горизонте, длинными неровными полосами вырисовывались небольшие облака лиловатого цвета; те, что пониже, были окаймлены словно огненной полосой, становившейся всё ярче и резче (9).
Итак, я спрашиваю себя: какие страницы здесь иерархические, дисциплинированные и традиционные, где слова занимают подобающие им места, подчиняются правилам, где каждое слово отвечает своей природе, а каждый смысл обладает присущим ему достоинством? Короче говоря, какой способ письма соответствует фашизму, а какой — футуризму? И нет ли чрезвычайной несовместимости между этими отрывками, один из которых демонстрирует волю что-то построить, а другой — желание всё разрушить и смешать? И какой — смею ли я спросить? — действительно итальянский, а какой международный? Какой напоминает в общих чертах нашу литературу, соответствует её характеру, а какой напоминает такого рода литературу, что печатается в космополитичных литературных журналах, многоязычных или даже межъязычных?
На днях кто-то показал мне эскиз футуристического памятника Маринетти. Он имел экстраординарное сходство с футуристическими памятниками, которые русская революция установила на многих городских площадях. Есть только одно ключевое отличие: в Италии он остаётся только эскизом, в то время как в России они уже стали действительностью.
Со своей стороны я убеждён, что футуризм и фашизм не смогут долго жить вместе. Если фашизм хочет оставить свой след в Италии, разве не должен он будет изгнать всё, что имеет привкус футуризма, всё, что является недисциплинированным и антиклассическим? Я адресую этот вопрос одной группе, способной дать на него идеальный ответ, — правительственной комиссии, недавно назначенной для рассмотрения реформы образования. Поскольку определённые футуристические манифесты, как может показаться, находятся в прямой оппозиции к содержанию их обсуждения. Один манифест потребовал ничто иное как «сведение классических предметов к статусу абсолютно факультативных, с изучением их дополнительно или параллельно с основной программой», «отмену учителей» и «увеличение часов физкультуры, которая является главным фактором интеллектуальной жизни человека» (10).
Было бы слишком нескромно спрашивать моих выдающихся друзей из правительственного комитета, не входит ли всё это в противоречие с их планами и обсуждениями? И было бы неприлично спрашивать моих знакомых внутри футуристического движения, что они на самом деле думают о классицизирующих реформах министра образования Джованни Джентиле (11)? Интересно.
Текст был впервые опубликован 3 июля 1923 г. в итальянской газете «Век» [Il Secolo]. Русский перевод этого эссе публикуется впервые.Джузеппе Преццолини [Giuseppe Prezzolini] (1882–1982) — итальянский журналист, писатель, редактор и афорист. Вместе с Дж. Папини издавал во Флоренции журнал о культуре «Леонардо» (1903–1908), испытал большое влияние Б. Кроче, в Париже был знаком с Ж. Сорелем и А. Бергсоном, основал журнал «Голос» [La Voce] (1908–1916), служил добровольцем в 1-ю мировую войну, после прихода фашизма к власти переехал в Париж, а затем в Нью-Йорк, где преподавал в Колумбийском университете.
3 июля 1923
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Chesterton G. K. Illustrated London News. 23 December 1922.
2 Дж. Преццолини цитирует новое вступление из второй публикации манифеста «Художественные права, защищаемые итальянскими футуристами. Манифест фашистскому правительству» [XIII] в журнале «Мы» [Noi, s. II, a.1, n. 1], а также в газете «Империя» [L’Impero].
3 Там же.
4 Цит. по: Маринетти Ф. Т. Первый манифест футуризма (Пер. М. Энгельгардта) // Футуризм — радикальная революция. Италия — Россия. С. 33. Дословно этот пункт гласит: «Мы желаем разрушить музеи, библиотеки, любого рода академии и сокрушить морализм, феминизм и всяческую оппортунистическую и утилитарную трусость».
5 Упоминая двух авторов эпохи Рисорджименто — знаменитого итальянского писателя-романтика Алессандро Мандзони (1785–1873) и Эдмондо Де Амичиса (1846–1908), снискавшего мировуюизвестность за детскую повесть «Сердце» (1886), — Преццолини апеллирует к общественной дискуссии вокруг высшего образования, развернувшейся после прихода Муссолини к власти в конце 1922 г. На должность министра образования Муссолини назначил философа и либерала Джованни Джентиле (1875–1944), который инициировал реформу итальянской школы, расширив преподавание классических предметов (в частности, обязательное изучение латыни) и произведений крупных авторов традиции Рисорджименто.
6 Волапюк — искусственный язык, основанный на английском, латыни, немецком и других европейских языках, изобретённый Иоганном Мартином Шлейером около 1880 г.
7 Тристан Тцара [Tristan Tzara] (1896–1963) — румынский и французский поэт еврейского происхождения, основатель дадаизма, участник сюрреалистического движения, с 1936 г. — членФранцузской компартии, участник Сопротивления.
8 См.: Carli M. Notte filtrate: 10 liriche.
9 Цит. по: Мандзони А. Обручённые (Пер. А. Эфрос, Н. Георгиевская). М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955. С. 146.
10 Преццолини цитирует манифест Р. Клеричи, М. Лескович и П. Альбриги «Вставайте, студенты Италии», опубликованный отдельной листовкой в мае 1921 г.
11 См. комментарий 5 к этому тексту.
Опубликовано в кн.: Второй футуризм: Манифесты и программы итальянского футуризма / Введение, составление, перевод с итальянского и комментарии Е. Лазаревой. М.: Гилея, 2013 (серия Real Hylaea).
