Поэзия и живопись: Сб. трудов памяти Н. И. Харджиева / Под ред. М. Б. Мейлаха и Д. В. Сарабьянова. - М.: Языки русской культуры, 2000. - (Язык. Семиотика. Культура). - с. 83-91.

В настоящей заметке автор исходит из опыта авангарда в отечественном изобразительном искусстве, полагая, что он достаточно показателен и может дать повод для суждения об авангарде в целом. Более того, проблема авангарда в русской культуре выявилась с особой остротой в результате того, что на заре своего существования авангардные устремления художников в ситуации программного противостояния рутинным творческим концепциям выступают особенно обнаженно, а в последующие десятилетия авангард оказывается под запретом, и всякое практически-творческое воспоминание о нем пресекается. В России ХХ века авангард гораздо меньше подготовлен предшествующим развитием, чем в других европейских странах, и тем более затруднен процесс его становления, а позже путь к его признанию. Это обстоятельство обнажает некоторые особенности русского авангарда и, несмотря на безусловно национальный характер, позволяет провидеть в нем черты, свойственные авангарду вообще.

Сам термин "авангард" в применении к искусству не представляется идеальным. Надо помнить, что сами художники и поэты авангардного направления по отношению к себе его не применяли, и он уже в значительно более позднее время стал использоваться в литературе по отношению как к прошлому, так и к настоящему. Будучи заимствован из военной терминологии и вполне законно перенесенный в круг политических представлений, он не очень корректен по отношению к искусству, так как страдает жесткостью и лишен гибкости, позволяющей сообразовываться с природой художественного мышления.

Но я не собираюсь искать замену термину "авангард", как и не собираюсь сопоставлять его с другими понятиями - например, с понятием "модернизма", которое является более широким и всеобъемлющим для характеристики искусства нового типа, утвердившегося в ХХ веке, но начавшего свою жизнь еще в XIX. Термин "авангард" бытует. Следует смириться с его существованием и озаботиться тем, чтобы его использование в конкретных случаях было обоснованным и не возбуждало новые недоуменные вопросы.

Между тем в настоящее время термин "авангард", например, по отношению к современному отечественному искусству применяется слишком широко, без всяких ограничений, приобретая черты расплывчатости. Авангардом часто называют явления искусства, которые имеют вторичный характер, что само по себе входит в противоречие с исходными качествами этого понятия. Такой расширительный подход к термину мог бы позволить иные явления современного искусства обозначить как "академический авангард" или "салонный авангард", если бы в самом соотношении слов не содержалось внутреннего противоречия.

Вызывают возражение и случаи применения категории "авангард" к явлениям литературы и искусства, пусть проникнутыми новыми художественными идеями и несущими в себе безусловную стилевую новизну, но по духу своему неавангардными. Иногда в авангард попадают мастера-символисты - Валерий Брюсов или Кузьма Петров-Водкин. Подчас к этому движению причисляют Бориса Пастернака или Бориса Григорьева, имея в виду, что каждый из них открыл что-то новое, на каком-то этапе оказался впереди других, достиг высоких результатов в своем творчестве. Само слово "авангард" становится своего рода знаком качества. Это искажает понятие. Явления авангарда могут быть качественными и некачественными, значительными и незначительными, яркими и бледными. Вовсе не обязательно видеть в авангарде высшие проявления художественного гения эпохи. Например, русская поэзия первой половины ХХ века поделила "высшие оценки" между авангардистами Велимиром Хлебниковым и Владимиром Маяковским, с одной стороны, и Осипом Мандельштамом, Борисом Пастернаком, Анной Ахматовой и Мариной Цветаевой - с другой. В число лучших живописцев того времени рядом с Казимиром Малевичем, Василием Кандинским, Владимиром Татлиным, Павлом Филоновым вошли Роберт Фальк и Павел Кузнецов.

Принадлежность к авангарду вовсе не дает автоматического права на бессмертие. Дело обстоит гораздо сложнее.

Неверно было бы считать авангард неким направлением искусства, имеющим свои стадии становления, расцвета и увядания. Одно лишь перечисление имен русских живописцев, приведенное выше, свидетельствует о том, что они "призваны" авангардом из различных направлений. Даже в тех случаях, когда в той или иной национальной художественной школе авангардное движение начиналось в пределах одного направления, оно быстро находило себе новые стилевые варианты. Так было во Франции, где от кубизма довольно быстро отпочковался орфизм, или в Германии, которая дала настолько различные варианты экспрессионизма ("Мост", "Синий всадник"), что их можно представить как достаточно самостоятельные стилевые направления. В России же, где сложилась особенно благоприятная ситуация для скачка в авангард, этот скачок был осуществлен представителями различных направлений. Поэтому столь большие расстояния образовались на карте русского авангарда между Ларионовым и Малевичем, Татлиным и Матюшиным, Кандинским и Филоновым.

Если искать хотя бы шаткое соответствие между терминологией и сущностью явлений, пожалуй, из имеющихся в искусствоведческом и литературоведческом обиходе терминов более всего для характеристики авангарда подходит слово "движение". Оно не обязывает к конкретной художественно-стилевой общности и допускает разнообразие индивидуальных проявлений внутри себя. Вместе с тем на примере того же русского живописного авангарда видно, как движение в своем поступательном развитии образовывало своеобразную эстафету, где сменяли друг друга представители разных стилевых направлений. Разумеется, тут же возникает вопрос о принадлежности к авангарду тех художников, которые отвергли последовательно-экспериментальную концепцию творчества. Здесь вопрос должен решаться конкретно. "Реализм" постлучистского Ларионова, развернувшийся во Франции, в авангард не вписывается. Этого нельзя сказать о постсупрематизме Малевича второго крестьянского цикла, ибо в последнем, несмотря на кажущийся возврат к старому, продолжает осуществляться движение вперед и явления искусства приобретают значение художественного открытия. Правда, одно лишь это качество не дает оснований для причисления его к авангарду. Но здесь в силу вступают и другие, о которых, собственно, и должна идти речь в настоящей заметке.

Итак, предстоит ответить на вопрос - каковы признаки авангардного творчества, какие черты, присущие произведению искусства и его творцу, дают основания для того, чтобы причислить их к авангарду.

Первое условие, как уже сказано, заключено в обязательности художественного открытия. Но Рембрандт и Джотто тоже были открывателями, их образы исполнены и новых смыслов, и новых форм, до того неведомых искусству. Но было бы неверным зачислять этих художников в число авангардистов, как это сделал Жермен Базен в книге "Авангард в живописи с XIII по ХХ век"1. Такой подход к проблеме позволяет всю историю искусства представить как последовательную смену авангардных явлений.

Разумеется, в истории искусства площадь поделена между традиционалистами и новаторами - при всей относительности разделения и противопоставления этих понятий. Но даже в пределах такого искусства, которое было построено на строгом каноне, не исключено движение, соответствующее движению самой жизни, и связано оно с художественным открытием. Таким открытием, например, было искусство Андрея Рублева или Феофана Грека, несмотря на то, что и тот, и другой не искали возможности выйти за пределы тех канонических установок, которые скрепляют в единое целое все древнерусское искусство. Если принять за единственное условие наличие новаторского открытия, само существование этого термина оказывается под сомнением и теряет свой смысл. Следовательно, к обозначенному выше условию должны быть добавлены еще некоторые.

Одно из них заключено в характере новаторского импульса, его особых качествах, делающих это новаторство авангардным. Авангардистский менталитет должен заключать в себе идею постоянного самообновления, являющегося необходимым условием движения вперед. Разумеется, нельзя к этому правилу относиться с непомерной строгостью. Понимая его буквально, следовало бы, например, супрематические произведения Малевича, созданные в годы, сразу же последовавшие за 1915-м, когда супрематизм был обнародован, считать нарушением этого правила. Но ведь даже суровый закон самообновления отводит время на разработку и усовершенствование новых идей. Эта разработка происходит в темпе ускоренного развития. Но привычная логика, свойственная творческому процессу, сохраняется и в этой ситуации. Идея должна быть не только брошена, но и исчерпана. У Малевича идея супрематизма в живописи исчерпывается в течение полудесятилетия - по мере движения от черного супрематизма через цветной и белый к чистому незакрашенному холсту2, означавшему завершение цикла и обозначившему точку необходимого поворота, который и привел художника к его архитектурному супрематизму. У Ларионова неопримитивизм тоже прошел полный цикл за полдесятилетия; лучизм имел "сокращенный оборот", полностью реализовать который художнику, видимо, не удалось из-за жизненных обстоятельств. У Кандинского и Филонова смена идей носила сравнительно замедленный характер.

Но в любом случае программа самообновления являлась обязательной.

Последнюю фразу можно повернуть, и тогда вскроется еще одно важное условие авангарда. Идея самообновления становится программной. От частного случая мы можем перейти к общей закономерности, в соответствии с которой программа в целом в авангардизме выдвигается на первый план. В соответствии с ней строится творчество, определяются цели его движения, организуется деятельность. Это не значит, что в творческом процессе не остается места для интуитивных откровений. Программа подчас содержит самые общие задачи. Она даже может предусматривать саму интуицию как важный фактор художественного открытия (об этом заявляли многие авангардисты, в том числе Малевич и Кандинский). Подчас авангардист натыкается на открытие случайно. Тогда он корректирует свою программу, которая всегда идет в ногу с творчеством, чаще обгоняя его, чем отставая. В принципе творчество авангардиста футуристично: оно направлено на завтрашнее открытие и мало озабочено подведением итогов.

Интересно, что Кандинский, в меньшей степени, чем многие другие мастера вписывающийся в догму авангарда, нарушал это правило, но для подведения итогов, собирания "корпуса" своих произведений на том или ином отрезке своего пути чаще всего обращался к графике, оставляя живопись для новых и новых экспериментов и как бы устанавливая тем самым своеобразную табель о рангах по отношению к видам искусства - так, как он это делал и по отношению к жанрам. Подведению итогов был отведен неглавный вид творчества.

Программность органично связана с тем качеством, которое обозначается в современной литературе понятием проектности. Проектная деятельность мастеров авангарда распространяется на разные сферы действительности. Наиболее последовательно она выявилась в послереволюционной России, где проект подчас выходил за границы эстетики и затрагивал сущность социальной жизни. Таковы были проекты конструктивистов или производственников. Но это были крайние формы проектного мышления. С "противоположного края" располагались проекты "тотальной духовности" Кандинского, "знающего глаза" Филонова или "расширенного смотрения" Матюшина. Каждый из них видел в своем проекте возможность социального, эстетического или творческого преображения реальности, сулящего человечеству перспективы совершенствования. В каждом из проектов прочитывается утопическая мечта, смысл которой заключен в преувеличении возможностей творящего человека, а сам творческий акт истолкован как равновеликий божественному. Разумеется, разные художники в различной мере затронуты этим утопическим глобализмом. Его больше у Малевича, меньше у Матюшина. Но хотя бы в зачатке он присутствует во всяком явлении авангардного искусство.

Программа и проект ищут выхода не только в самом акте художественного творчества, но и в вербальном его сопровождении, которое играет огромную роль в обнародовании и утверждении художественного открытия. Все пространство авангардного творчества заполнено манифестами, призывами, теоретическими сочинениями, которые разъясняют задачи, поставленные художником, и способы их решения. Эти манифесты носят и утверждающий, и опровергающий характер. Опровержению подлежат старые, рутинные представления об искусстве, вкусы толпы, тщетные - с точки зрения авторов - усилия предшественников или современников, подчас соседей по авангарду, - то есть все то, что не совпадает с концепцией манифестанта и мешает его самоутверждению. Даже в книге Кандинского "О духовном в искусстве", в общем и целом не похожей на типичный манифест авангардиста и больше напоминающей традиционное научно-теоретическое исследование, "отрицательная программа" развернута достаточно широко и затрагивает прежде всего позицию того массового потребителя искусства, которому с большим запозданием открываются подлинные ценности. И хотя автор не называет себя носителем истины и не ставит себя на вершину "духовного треугольника", своим движением осуществляющего художественный прогресс, тем не менее читателю ясно, что это вершинное место должно принадлежать творцу, открывшему идею всеобщей духовности.

Главным в манифестах оказывается утверждение новой концепции художественного творчества, изобретенной художником и претендующей на роль важнейшего события в современном искусстве. Чаще всего в писаниях авангардистов слышны отзвуки современных им научных открытий или философских концепций. Авторы манифестов как бы осознают свое место в ряду передовых мыслителей и ученых своего времени, вписывая себя в контекст интеллектуальных явлений эпохи. При этом нередко их научные предположения или философские рассуждения выглядят довольно наивными и дилетантскими. Этот недостаток восполняется в самом творчестве, где интуиция выступает на первый план и ставит художественный образ на уровень новейших научных открытий.

Программность, проектный характер искусства, его манифестное сопровождение - все эти качества, близкие друг другу и в равной мере обязательные в системе наших условий. С ними связан ряд других особенностей авангардного творчества. Следует обратить особое внимание на роль манифеста, смысл которого не исчерпывается художественно-творческим содержанием. Обнародование манифеста - это поступок, некая публичная акция. Подобными акциями полна история авангардного движения. Диспуты и лекции, сопровождавшиеся шумными дебатами, а то и драками, сенсационные заявления в печати, разного рода экстравагантные демонстративные действия (вроде раскрашивания лиц, использования необычной шокирующей одежды или украшений) - та или иная форма авангардного жеста является почти обязательным сопровождением выставок или театральных постановок русских футуристов, которые своим вызывающим нигилизмом чрезвычайно типичны для авангарда.

История знала различные типы художнической индивидуальности. Среди них были не только придворные мастера или преуспевающие академисты, но и изгои, не признанные обществом, бунтари и протестанты, намеренно противопоставлявшие себя художественным нормам. Но авангардисты утвердили своей деятельностью совершенно особый тип художника - бравирующего и дразнящего публику, подчас соединяющего в себе бунтарство и шутовство, протестующего и юродствующего одновременно. Хочется, однако, отметить, что многие, пожалуй, самые значительные мастера авангарда не стремились к юродству сознательно, хотя со стороны их воспринимали, как фокусников, морочащих голову публике. В их деятельности авангардная бравада причудливым образом соединялась с профетическими намерениями. Нелепая деревянная ложка, торчавшая из кармана сюртука, не мешала Малевичу постоянно ощущать себя в роли пророка в ситуации диалога с миром и человечеством. Пророчествовали Филонов и Кандинский с удивительной уверенностью в своей правоте. С дерзкой прямотой бросала свои пророческие призывы Наталия Гончарова. Хлебников строил предсказания на математических расчетах, пытаясь - подчас не без успеха - уложить всемирную историю в свою "периодическую систему". Пророческая интонация была достаточно традиционной в русской художественной культуре, и это обстоятельство выдвигает еще одну проблему, связанную с критериями авангардизма.

Речь идет об отношении к традициям. Сами авангардисты, как известно, в воззваниях и манифестах отрицали свою связь с предшественниками. Об этом много написано, и нет смысла повторять положения, уже прочно обосновавшиеся в нашей литературе. Но здесь возникает потребность в некоторых уточнениях. Как правило, авангардисты отрицали традиции прямых предшественников, а также "классических предков". Почти все авангардисты искали "другую" традицию - русской иконописи, народного творчества, примитива (в любом варианте), африканского искусства, искусство различных стран Востока, первобытного творчества. Но был еще один вид традиционности - внутреннее, глубинное, внешне не проявляющееся восприятие тех или иных художественных открытий прошлого - скорее, идей, принципов творчества, чем форм и стилевых проявлений. Многое завещали авангарду символизм и модерн - в частности, жизнестроительные проекты.

Существовала и форма "невольной" традиционности, когда те или иные художественные тенденции, позволяющие сблизить новое искусство с недавним прошлым, возникали как отклик на сохраняющуюся реальность жизненных ситуаций. Так было с "невольным передвижничеством" Ларионова и Гончаровой, которое оказалось продиктованным не творческими установками, а устойчивыми особенностями русского провинциального и крестьянского мира. Но такая ситуация была возможна лишь на ранней стадии развития авангарда, когда задачу воссоздания преображенной реальности еще не сменила идея творения реальности новой.

Здесь мы подходим еще к одной особенности авангарда, пожалуй, одной из самых важных. Произведения авангардного искусства создают новую реальность. Строго говоря, это правило касается любого произведения. Самая натуралистическая картина, воспроизводящая с фотографическими подробностями какую-нибудь жанровую сцену, не может претендовать на точную копию какого- то явления жизни хотя бы потому, что обладает не реальным трехмерным пространством, а лишь его двухмерным изображением. Но в данном случае понятие новой реальности заключено в другом. Это, разумеется, реальность не повседневная, которая в живопись вошла лишь в период развитой станковой формы и была. позже программно преодолена на рубеже столетий символизмом. Но это и не мифологизированная реальность, которую культивировали символизм и модерн, не преображенный мир Ван Гога или Гогена, хотя ранний авангард (фовизм, экспрессионизм, неопримитивизм) начинает свой путь с воссоздания преображенной реальности. Правда, уже в этом преображении преобладает момент творения нового мира. Здесь играла роль не только та дистанция отдаления от реальности объективной, которая увеличивалась, становясь равной той, какая была в первобытном и примитивном искусстве. Важнее было то, что все более стиралась грань между объектом изображения и субъектом-творцом. Взаимопроникновение субъекта и объекта, присущее в той или иной мере всякому акту художественного творчества, приобретало новый характер. Художник не только воспринимал мир, но и наделял его своей волей, не столько изображал реальность, сколько воссоздавал и как бы познавал свою модель этой реальности. По мере движения авангарда эта модель теряла черты внешнего сходства с формами жизни, но воспринимала от жизни ее законы и важнейшие онтологические принципы; на их основе создавалась новая реальность. Она обладала свойствами концептуальности, рождалась интеллектуальными усилиями. В иных случаях сами художники утверждали, что творят ее из ничего. В иных - не скрывали того, что в основе их нового мира лежат законы мира реального. Но в любом случае эта реальность была новой. В русском авангарде 1910-х гг., пожалуй, наиболее последовательно эта идея обнаруживает себя в творчестве двух антагонистов - Малевича и Татлина. Каждый из них создает свой мир, не сопоставимый с миром реальным. Каждый имеет свою последовательную концепцию, способную объяснить этот мир. Каждый пришел к ней путем художественного опыта и интеллектуальных усилий.

К перечисленным критериям авангардного искусства можно было бы добавить и другие. Но эти другие явились бы производными от перечисленных выше. Все вместе эти условия представляют собой некую целостность, не подлежащую разрушению. Отсутствие каких-то важных элементов этой целостности не позволяет, как правило, считать состоявшимся факт причастности того или иного явления к художественному авангарду. 8 редких случаях недобор" в системе условий может быть компенсирован гипертрофией какого-либо одного или нескольких качеств. Например, Кандинский не был сторонником авангардного жеста. Но значительность тех открытий, которые он совершил, их концептуальность, подтвержденность теоретическими изысканиями не дают оснований сомневаться в принадлежности этого художника к числу авангардистов.

В заключение хочу высказать свои соображения по поводу временных границ авангарда. Я склонен считать стартовой площадкой европейского и в том числе русского авангарда 1900-е гг. Несмотря на стилевую сложность и взаимопроникновение стилевых направлений, можно говорить о том, что авангард берет начало преимущественно в фовизме, экспрессионизме и неопримитивизме - близких друг другу направлениях3. Н. И. Харджиев прямо называет дату начала русского авангарда - 1907 г., считая, что ранний период его развития занимает десятилетие - 1907-1917 ("боевое" десятилетие4). Действительно, именно в конце 1900-х гг. начинает складываться авангардистская ситуация в русской живописи и поэзии, образуются художественные группировки, организуются выставки, в которых участвуют главные герои будущего авангардного движения. На Западе эта ситуация складывается на несколько лет раньше, но за пределы десятилетия не выходит.

Что же касается поздней временной отметки, то хотел бы предложить свою версию, ограничивающую авангард в основном 20-ми гг., допуская при этом некоторые его запоздалые проявления в последующем десятилетии.

Сегодня вряд ли кто-то не согласится с тем, что ХХ век открыл новую эпоху художественного развития. Перелом, происшедший в искусстве, не менее значителен, чем переход от античности к Средневековью или от Средневековья к Ренессансу. Изменились коренные, самые существенные творческие принципы, искусство отказалось от многих завоеваний, но устремилось по новому пути, открывая неожиданные перспективы. Авангард оказался у истоков этого движения. В нем за короткий срок были выработаны почти все модели будущего искусства. Можно предполагать, что это касается не только подходящего к концу ХХ века, но и последующих времен - вплоть до новой коренной смены, которой, надо полагать, в условиях невиданной доселе интенсификации исторического развития не придется дожидаться так долго, как Средние века дожидались Peнессанса. Опыт искусства середины и второй половины ХХ столетия показывает, что авангардисты 1910-х - 1920-х гг. почти все открыли или предрекли. Пусть они не дали множества развитых систем, не углубили многих своих начинаний. Но если собрать вместе и большие их открытия, и малые новшества, догадки и намеки, то всеми ими практически будут исчерпаны изобретательские возможности искусства всего ХХ века. Мастера его середины и второй половины опирались на прямые традиции своих предшественников - авангардистов 1910-1920-х гг. Именно поэтому их искусство и перестало быть авангардным. Поиски других" традиций, которыми озабочены современные мастера, тоже стали повторением пройденного. Все это не значит, что искусству уже нечего делать, что приостановлено его движение, что оно не способно открывать новое. Оно открывает и будет его открывать, как открывали новое художники XIX или XVII века. Но авангардный характер творчества уже утрачен. Хотя это творчество, казалось бы, соответствует многим из тех условий, которые обозначены выше, некоторые важные критерии отсутствуют. Сам боевой дух многих новых направлений заимствован, превращен в традицию, механизм которой хорошо отлажен. Эта традиция оборачивается нормой, извне данным каноном, что само по себе противоречит авангардным принципам.

Таким образом, напрашивается вывод о временной ограниченности авангарда. Это положение лишь намечено в предлагаемых заметках. Оно требует более тщательной разработки и, возможно, поправок и уточнений. Выдвинув его, автор рассчитывает на то, что само понятие авангарда обретет более конкретный смысл и выявит себя как обозначение конкретно-исторического явления, имеющего начало и конец и потому выигрывающего в своей неповторимости.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 G. Bazin. The Avant-Garde in Painting. N.-Y., 1969.

2 А. Шатских. Хроника жизни и творчества.- Казимир Малевич. Живопись. Теория. М., 1995. С. 591.

3 О близости этих направлений см.: D. Sarabianov. Fauvtsmus - Expressionismus - Neoprtmitttvismus. - Thomas Strauss (hrsg.). Westkunst-Ostkunst: Absonderung oder Integratton? München, 1991.

4 Н. Харджиев, К. Малевич, М. Матюшин. К истории русского авангарда. Stockholm, 1976. С. 131.

http://a-pesni.org/zona/avangard/kogran.php